Кто хочет стать президентом?

– Нет, это старые песни о старом. О былом. Теперь у нас другие цели и задачи. Наша главенствующая планетарная роль не состоялась. Говоря футбольным языком, Россия вышла в финал мировой истории, но там ее засудили. Матч длиною в двадцатый век. Но проиграли мы все-таки в финале. И сомнительные в общем-то победители не имеют права выбрасывать нас за пределы нового розыгрыша. Мы не требуем матча-реванша, но имеем законное право на уважение к нашим серебряным медалям, медалям, если угодно, «За отвагу». И уж ни в коем случае не собираемся строить какие-то стены вокруг отечества. Мы хотим общаться и работать вместе и на равных со всеми. Мы теперь другие, мы никому не навязываем всемирную отзывчивость своей души, ни к кому не лезем со своей вооруженной любовью, но законно рычим, когда у нас пытаются отобрать исконно наше. Мы прекрасно понимаем, что мир разнообразен. У нас прет из земли газ, а где-то прет из земли рис. Рисовую кашу можно сварить на газовой плите. Сколько ни бей вологодского крестьянина, он не сделает супертелефон, но вернуть ему возможность производить вологодское масло надо. Я уж не говорю про космос. Ну космический мы народ, что поделаешь! Мы хотим быть самими собой, занять свое место – положенное и заслуженное. И мы хотим сами устраивать свою жизнь. Не с помощью заграничных надсмотрщиков. Должны же вы согласиться, что все наши бывшие братья получили только одну свободу – свободу выбирать себе хозяина. И им тут же сели на шею американцы и канадцы с якобы прибалтийскими корнями. Даже Ющенке не доверяют – обеспечили западной жинкой.

Нина молчала. Но майор понимал: что это совсем не означает, что она потрясена его словами.

– Я не надеюсь ни в чем вас убедить…

Ехидная улыбка в ответ:

– И правильно делаете.

– Но лапузинская установка…

– Так вы что, в этой черепахе усмотрели нечто опасное для нашей с вами замечательной родины?!

– Я должен разобраться, что это такое. Послан.

– Ну так даже с ваших позиций лютого патриотизма мое поведение заслуживает только похвал и всяческих моральных вознаграждений. Наши доморощенные гении выдумали, может быть, идею века, и я, подручная олигархического вампира, впившегося зубищами прямо… ну вы знаете куда, делаю так, что испытания производятся дома, даже не в Москве, а в здешнем медвежьем углу. Сзываю наиболее местных, наиболее патриотов, чтобы возвестили, чтобы не дали разбазарить, вывезти, поставить на службу мировому капиталу и сионизму, и вот меня же вы за все за это крадете и пытаете дикими речами. Как это называется?

Майор переждал очередной прилив истерики, а потом спросил совершенно не в том тоне, в котором говорил перед этим:

– Скажите, Нина, эта штука, на ваш взгляд, так сказать, настоящая? Не фикция, не «красная ртуть»?

Нина вздохнула и отвернулась. Майор продолжал:

– Я больше всего боюсь, что это мыльный пузырь, и надувают его как раз в целях…

– Если б я сомневалась, я не стала бы в обход приказов Винглинского устраивать и снимать испытания здесь, в Калинове.

– Значит, он был против?

И майор, и Кастуев, и Бобер одновременно по-охотничьи шевельнулись. Главное было сказано и услышано.

Нина поняла, что проговорилась, несмотря на всю свою маскировочную болтовню. Она не только не подчинилась шефу, она его еще и продала. И кому? Каким-то, скорее всего, комитетским крысам.

– Не вздыхайте, Нина.

– Заткнись, сволочь, только попробуй сочувствовать. Тебя подослали, и ты свою работу сделал. Теперь…

– А теперь ничего не будет. Вас просто отвезут туда, куда вы скажете.

Она резко встала, словно оставаться здесь долее даже одну секунду было для нее невыносимо, и быстро пошла к выходу, ни на кого не глядя. Бобер побежал следом. Когда он вернулся, майор и Кастуев пили водку. Уже вторую бутылку, и настроение у них было отвратительное.

– Глаза завязал? – спросил Кастуев.

– Конечно. Да она еще в шарф закуталась и плакала все время.

– Налить?

– Разумеется.

Выпили. Бобер закусил чем-то из тарелки, служившей по совместительству пепельницей.

– Знаете, что она сказала, когда я довез ее до парка и остановился там на углу? Сказала, что согласилась с нами разговаривать только потому, что видела, как к нам собаки местные хорошо относятся.

– Да? – спросил Кастуев, тоже ища, чем бы закусить. – Рассмотрела, когда мы ее тащили?

– Говорит, подумала, что мы, наверное, хорошие люди.

– А мы их просто хорошенько прикормили. Елагин встал.

– Чего ты? – спросил Бобер.

– Пойду пройдусь. Подышать хочется. Майор вышел.

Бобер и Кастуев не смотрели в его сторону. Один разливал, другой молча нарезал колбасу. Эта идиллическая картина мгновенно разрушилась, когда снаружи раздался взрыв.

Глава шестнадцатая Поезд идет в Калинов

Вагон поезда Пермь – Новокузнецк