Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          - Нет, - отвечает растерянно, очевидно, оглянувшись. - Выше можно.

          - У меня руки не растягиваются, - объясняю счастливице, стоящей на двух ногах и далеко от края неведомого мира. - А у тебя?

          Молчит, то ли соображая, то ли начиная рюмить. Я-то точно – первое. Ведь если кто-то в последний момент подсунул под мои руки щель и гребень и тем остановил роковое движение вниз, то значит, кому-то я еще нужен, и надо помочь спасителю. Честное комсомольское: спасусь – крещусь! Раньше, правда, читал, во спасение строили церкви и часовни, но я, хозяин громадной страны, могу предложить только душу. Чувствую, что она ещё не совсем задохлась от указаний и накачек партийно-комсомольского сонма.

          - Слушай, - говорю, - и делай как можно быстрее, пока мне не надоело пластаться на холодном камне.

          Она с готовностью присела, вся – внимание.

          - Там, чуть выше и слева от маршрута, ёлка стоит высокая и тонкая, одна.

          Вот ведь как – и ёлку запомнил, как будто знал, что понадобится, как будто на самом деле кто-то нарочно в памяти запечатлел.

          - Сруби её под корень, обруби верхушку на метр и волоки сюда. Давай.

          Она торопливо выхватила из рюкзака топорик, которым мы делали затёски на деревьях, и заспешила к ёлке, снова прикатив к моим рукам мелкие камушки. Хорошо было слышно, как после недолгого частого стука топора бедное деревце рухнуло и, зашуршав хвоей, приблизилось ко мне.

          - Вот, срубила, - запыхавшись, сообщила шустрая напарница с невидимой большей частью туловища.

          Я глубоко вздохнул, не очень рассчитывая на успех спасательной операции, но так просто безвольно рухнуть вниз тоже не хотелось.

          - Подсунь ко мне поближе обрубленную вершину, а нижние ветки надвинь на камень, до которого хотим дотянуться, так, чтобы он оказался между ветвями. Ухватись за последние, сядь за камнем, упрись в него ногами и замри, не шевелясь, пока не разрешу расслабиться.

          Хотел припугнуть, что жизнь моя в её руках, да побоялся в случае неудачи придавить тяжелым грузом незаслуженной вины. И так обоим всё ясно.

          Ёлка зашевелилась, улеглась обрубленным концом почти у самого моего носа, испуская приятно-пьянящий запах  сочащейся свежей хвойной смолы, поёрзала из стороны в сторону и замерла.

          - Ну, что, закрепилась?

          - Да. Я тебя не вижу.

          Хотел брякнуть, что «и не увидишь», да в последний момент прикусил болтливый язык, чтобы не накликать беды.

          - И не надо. Держись, Маша, - помедлил и всё же разрешил: - Если будет невмоготу, отпускай. Начали.

          Легко сказать, да трудно сделать, даже начать. Ослабленные, занемевшие пальцы и руки никак  не хотели отпускать опор, пришлось сконцентрировать всю волю, которой у меня никогда вдоволь не было, и приказать им. Хотелось забыться, остаться  здесь так навсегда, ничего не менять, и будь что будет.

          Есть! Первой ухватилась за ёлку левая рука, ненадёжно цеплявшаяся за невысокий скалистый гребень. Чёрта с два  отдерёшь. Фигушки! Давай, правая, бери пример. Не боись, хуже не будет. Так! Перехватилась и правая. Молодчага всё же я! И ёлка почти не сдвинулась. Марья  - тоже молодчина! Теперь надёжно вишу на липком колком стволе. Пока помощница крепится. Треть дела сделана, нет, пожалуй, только четверть. Ладно, пусть будет 20%. Если уставшие руки окончательно ослабнут, снова можно не начинать. Надо торопиться со следующей операцией спасения идиота.

          - Как ты там, Маша?

          - Нормально. Ещё сидеть?

          - А тебе неймётся встать? - оттягиваю болтовнёй следующие движения замлевшего тела.

          - Как скажешь. Не сердись.

          Я и не сердился на неё, я злился на свою нерешительность, на сомнение в успехе.

          - Помни, что я сказал: будет трудно – бросай.

          - Ни за что, - не замедлив, отвечала она.

          - Ну и умница!

          Пора было задействовать и бесполезно болтающиеся задние конечности. Подумал и сразу почувствовал всё возрастающую режущую боль в правой ноге, особенно в колене, боль, как будто проснувшуюся от анабиоза страха. Этого ещё не хватало! Придётся терпеть и начать со здоровой левой.

          - Держись, Маша, крепче!

          - Держусь!

          Слегка покачавшись на животе для разгона, я рывком  выбросил левую ногу на скалу, но она, не удержавшись на слишком крутой и скользкой поверхности, медленно, нехотя, вернулась в первоначальное положение, а мне стоило больших усилий удержаться животом на прежней позиции. И Марья удержалась. Хорошо, что я не видел её лица, а то, наверное, отпустил бы колючую связку.

          Ничего не оставалось, как попытаться закрепиться на скале правой больной ногой. Или прекратить безнадёжные издевательства над собой и напарницей. Снова покачавшись и взвыв от пронизывающей боли в колене, я смог закинуть правую ногу на скалу и застыть раскорякой в холодной испарине, тонко и безутешно воя  и плача и от боли, и от удачи, оттого, что сумел сделать то, чего боялся не сделать.

          Слышу, Марья тоже захлюпала, подвывая мне.

          - Не дрейфь, старуха! – успокаиваю её и себя, прежде всего. Полдела,  точно, сделано.

          Полежал немного, успокаивая боль, скорее – привыкая к ней. Оклемался с пару минут, решаюсь на завершение операции. Уже не хочу отпускать ёлку. После такой-то вытерпленной боли? Дудки! Спасусь! Через любое терпение.