Ксенос и фобос (СИ)

   То, что учителя, особенно давно работающие в школах - это "охрененные патриоты и настоящие коммунисты", знали все. И смеялись над этим раньше. А теперь эти тетки и дядьки с горящими глазами вышибали из все еще работающих заводов матрацы, одеяла, кровати, еду, охрану. И ведь получалось у них! На месте школ постепенно образовывались интернаты.

   Почему-то именно дети...

   Да, если глядеть общую статистику, то процент детей в общей численности населения постепенно возрастал. Нет, и дети, бывало, пропадали, и целые семьи вдруг не выходили на связь и не открывали дверей своих квартир, но все равно чаще дети оставались.

   Перед Первомаем распустились разом тополя, просыпав на тротуары клейкую и пахучую чешую почек. Никто их не подметал, потому что некому было этим заниматься. В первую очередь прекратились все работы по обслуживанию населения и жилого сектора. Те работы, которые оплачивались из бюджета. Потому что все решили, что никакого бюджета просто нет, а бесплатно работать, только за "погонялки", за "давай-давай", никто не собирался.

   Наконец, через автомобильный мост, на котором теперь стояли только военные с БТР в самом конце, где поворот на Курью, проскочила первая, еще совсем короткая колонна из пяти легковушек, из багажников которых торчало что-то длинное, не помещающееся в салон, а сами машины выглядели осевшими на все четыре колеса, будто везущими тяжелый груз.

   И сразу как будто весь город сдвинулся с места.

   Причем, колонны такие двинули вроде как одновременно во все стороны из города. Не только на запад, но и на север, к Березникам и Соликамску, на восток, в Сибирь, на юг, вниз по Каме, пошли тяжелогруженые машины с затесавшимися в колонну автобусами, набитыми людьми и какими-то вещами.

   Там, где стояли военные - за мостом, у аэропорта, у заводов некоторых - никого не задерживали. Только смотрели и по рациям сообщали куда-то о происходящем. И все.

   Колонны ушли, умчались вдогонку отстающие, стараясь прибиться к толпе, быть со всеми, а жизнь в городе продолжалась. Только машин на улицах практически не осталось. Стояли закопченные и ржавые на Компросе, те, что погорели еще во время событий начала весны, да изредка проезжала почти украдкой малолитражка из оставшихся, вызывая общий поворот головы на звук мотора: смотри, а эти-то еще не уехали!

   И весна. И солнце в речной воде.

***

   - ...Валь, завтра уезжаем. Делать нам тут больше нечего, кроме как дожидаться...

   Валентина стояла у большого окна в гостиной и смотрела вниз, на пустой двор, в котором раньше кипела жизнь и вдоль всех тротуаров стояли блестящие цветные автомобили. Теперь у их подъезда парочка осталась, вон там чей-то джип, но его грузят - видно, сегодня уезжают. За углом она знала, соседская девятка. Вот и все, что осталось.

   - Вы поезжайте, а я останусь.

   - Не понял. Ты серьезно?

   - Сень, ну куда я поеду от детей, а? У меня полшколы на плечах. Кто ими будет заниматься?

   - У тебя своих двое!

   - Да. И своих двое... И эти, которых двести почти - тоже свои. Я уеду - кто останется?

   Муж подошел сзади, остановился, не касаясь, перевел дыхание, выравнивая голос, чтобы не сорваться, не закричать:

   - И что теперь? Будешь сидеть и ждать? И мы с тобой? А потом - раз...

   - Нет, вы езжайте, езжайте. А мне надо оставаться.

   Она говорила спокойно и уверенно. А когда повернулась, и он посмотрел в ее глаза, то стало ясно: решение принято. Он ее породу знал. И теща такая же была. Твердокаменная. И где она теперь, теща? Но говорить жене об этом нельзя. Слезы уже были выплаканы. Глаза уже были сухи.

   Все. Теперь надо решать только за себя и детей.

   - Хорошо, мы поедем одни. Завтра. Или послезавтра.

   - Я провожу. Ты только предупреди.

   Ну, вот все и решилось. Они в молчании - а что тут обсуждать? - поужинали, потом поели дети, и им было сказано, что завтра они поедут с папой на машине.

   - А мама?- тут же спросил младший. Старший промолчал. В его возрасте уже не так тянутся к матери.

   - Мама подъедет потом.

   По телевизору были фильмы и какие-то концерты. О Молотове в новостях не говорили. Компьютера у них дома не было, потому что считали родители, что компьютер мешает учебе - глупая игрушка. Рано еще покупать компьютер - так говорили они.

   Спать легли рано, чтобы пораньше выехать.

   Утром Семен Васильевич Косоруков, тридцати пяти лет, русский, считающий себя православным, потомственный токарь, гордящийся этим, зашел в ванную, щелкнул выключателем. Пыхнуло, посыпались осколки.

   - Лампа сгорела,- наверное, успел еще подумать он. Точно сказать нельзя, потому что дверь вышибал снаружи старший сын и потом стоял молча, тупо смотря в пустую ванную комнату. Мать туда даже не заглядывала. Она сидела на полу у стены, куда опустилась, когда Семен не ответил на стук. Валентина молчала и не плакала. Она уже знала, что ей делать. После завтрака она повела детей в школу, в свой коллектив, к людям.

***