Ксенофоб

Пару раз мы ненадолго останавливались, парни Симбирского доставали папиросы и тяжело курили, сплевывая тягучую желтую слюну на камни. Я курить не хотел, я хотел выпить, но с собой не было. Да и не взяло бы меня.

Мы зашли уже далеко, но все вокруг было спокойно. Никаких психоволн я не ощущал, никакого давления со стороны. А ведь я стал весьма чувствителен к подобным явлениям. Может быть, мы тут зря? Может быть, все опасное уже убралось обратно, откуда явилось?..

Симбирский был бы рад подобным новостям.

Я уже было хотел скомандовать возвращение, но решил дать нам еще немного времени, дабы проверить все до конца, и, как оказалось, правильно сделал.

Минут через двадцать мне внезапно стало тревожно — этакий легкий укол в сердце, где-то на грани сознания, мимолетный, едва ощутимый. Но я ждал, что произойдет нечто подобное, поэтому мгновенно замер на месте, стараясь проанализировать свои ощущения.

Тяжелое дыхание — но это могло быть и от трудностей дороги. Глаза чуть прикрыты от усталости, ладони сжаты в кулаки, челюсти сводит так, что скрипят зубы. Нет, ребята, все это ненормально! Это нельзя объяснить простым внутренним волнением, значит, налицо внешнее воздействие.

Газ? Чужая атака!

Война приучила меня бояться. Я помнил моменты, когда сиреневый туман заполнял блиндажи, убивая каждого, кто не успел надеть противогаз, и не было от него спасения…

Но у меня нет противогаза, и я был еще жив. Более того, я мог контролировать воздействие. Чуть расслабить тело, дышать реже, прикрыть глаза.

В сознании были и мои спутники. Кокер привалился к стене и развязал галстук, а Джо в нетерпении сновал взад-вперед по коридору, готовый следовать дальше. Ему газ — или что это было за явление — повредил меньше остальных.

— Бреннер, дальше будет хуже. — Кокер сунул галстук в карман и достал револьвер. — Зуб даю. Мы уже там были. Каждый шаг там с трудом. Мы не пройдем. Ты не пройдешь. Надо возвращаться.

— И что ты скажешь гроссшефу? — поинтересовался я. — Проход закрыт, сворачивайте ваши махинации, господин хороший. Так, что ли? Боюсь, Степа не поймет…

Кокер закашлялся в смущении, но ему на помощь пришел Джо:

— А что, скажем правду, по чесноку, как есть. Он разберется!

— Второй раз не проканает, — покачал головой Кокер. — Тут на фуфеле не выплывешь, нужны трофеи.

— Если я правильно вас понял, господа, — уточнил я, — идем дальше?

Джо мрачно кивнул, Кокер пожал плечами.

— Да пока терпимо. Оно на меня давит, но переношу… может, обойдется?..

Я ничего не мог на это ответить, кроме как продолжить путь. Воздействие извне приходилось терпеть постоянно. Каждые сто метров прибавляли нагрузки, и толщи неведомой силы давили сверху, не жалея моего слабеющего организма.

Джо, который теперь шел первым, внезапно остановился и поднял руку с сжатым кулаком вверх. Мы послушно замерли. Джо прислушивался к чему-то пару минут, потом махнул, мол, проход открыт.

И мы попали в сказку.

Темный сырой провал в стене вывел нас прямиком в бальный зал императорского дворца. Так на первый взгляд мне показалось.

Мраморный пол, белоснежные колонны с шикарной лепниной, изящная роспись на стенах — строители постарались на славу, на расходы тут не скупились. Это место — словно храм, сюда будут приходить тысячи людей и уходить восторженными и полными впечатлений.

Это была первая цель нашего пути — станция унтербана П.-Д., место, где начали пропадать люди.

Электрическое освещение работало, хотя часть ламп мерцали из-за недостаточного напряжения, но и сама станция и туннели за ним были достаточно освещены, чтобы не спотыкаться.

«Станция имени Александра Пушкина-Дюма», — прочитал я золотую надпись на одной из плит, украшавших стену. И тут же во всю стену красовался двойной профиль поэта и писателя. Две головы, повернутые друг к другу, символизировали две стадии жизни творца. Молодость и зрелые годы. Руссо-Пруссия и Франкия. И все же в первую очередь П.-Д. — великий русский поэт, а позже, после своей сфальсифицированной гибели и вынужденной эмиграции — беллетрист с мировым именем, человек, по сути создавший и современный русский (дойчевскую составляющую языковая реформа не затронула), и франкский языки — гений словесности, мастер пера. Великий человек!

Значит, здесь все и случилось — на одной из пяти недостроенных станций унтербана. Станция была почти закончена, незавершенными оставались лишь отделочные работы. Форс-мажорные обстоятельства вынудили уцелевших рабочих побросать все инструменты и материалы и уносить отсюда ноги.

У перрона стоял поезд, отличавшийся от обычных поездов, как Джо и Кокер отличались от балерины императорского театра Аглаи Дмитриевны Казаковой, то есть весьма кардинально.