Крысолов

– Соображает! Шустряк, хоть и с волосатой елдой! – Кивнув в мою сторону, коренастый протянул футляр черноволосому. – Сделаем так: ты, Антоша, сзади встань и держи его на перышке, а Конг пусть штучку ему преподнесет. И поглядим, чего случится. Может, просветление в мозгах, а может, полный облом по части крыши… Поглядим! – Он сплюнул и задумчиво поскреб подбородок. – Конг, слышь-ка! Ты зенки-то прижмурь… и не коси, не муську за титьки щупаешь…

Черноволосый оскалился:

– А если клиент взволнуется? А у меня буркалы закрыты?

– А если взволнуется, так мы его успокоим, – негромко пообещал коренастый, вытягивая из кармана пистолет. Если глаза меня не обманули, то это был видавший виды «макаров» с вороненым кургузым стволом. – Замри так, чтоб я его башку видел! – распорядился Танцор, кивая черноволосому. – Я взволнованных не люблю… страсть не люблю… я сам взволнованный… что не по мне – враз дырка под прической!

Конг приблизился, встал сбоку от меня, прижмурил веки и начал сворачивать крышку с футлярчика. Мы были с ним одного роста, и его физиономия маячила прямо передо мной в сером свете надвигавшихся сумерек темным ликом вурдалака. За спиной я чувствовал лезвие ножа, по-прежнему упиравшегося под лопатку, и слышал сопение стриженого; его пальцы сомкнулись на моем предплечье, дыхание обдавало шею. Танцор стоял в пяти шагах – видимо, зная, что на таком расстоянии крошечный гипноглиф не разглядишь; рукоять пистолета стиснута в правой руке, а рука согнута в локте и кисть прижата к плечу, так что дуло глядит вверх. Классическая поза из голливудских боевиков… Из них он, наверно, и подцепил ее. Но позы позами, а я печенкой чувствовал, что он не промахнется.

– Ну, начнем экскремент, – хрипло выдохнул Танцор и облизал губы. – А ты, веник, гляди, глазки не закрывай… Закроешь, веки вырежу и в пасть запихну.

На широкой ладони черноволосого Конга алел игрушечный, с ноготь, тюльпан. Нет, не тюльпан! Маленький костер с багровыми скачущими языками, напоминавшими цветочные лепестки! Он разгорался все сильней и сильней, заслоняя поленницу дров, фигуру Танцора в коричневой кожаной куртке, бурые стволы сосен, разлапистую ель, что виднелась за ними, небо и розовые облака, подсвеченные садившимся солнцем.

Костер заполыхал с невыносимой яркостью, огненный протуберанец потянулся ко мне жарким шершавым драконьим языком, и в моих висках грохнуло. Я больше не был ни Дмитрием Хорошевым, ни математиком, ни крысоловом, ни вообще лояльной и цивилизованной общественной единицей – я, несомненно, сделался кем-то другим. Возможно, Конаном, варваром из Киммерии, который геройствовал в Дарьиных книжках, или Гераклом эллинских легенд; возможно, другой мифической личностью – из тех, которые носят львиные шкуры и пьют не квас, не лимонад, а исключительно кровь чудовищ. Многоголосые ветры гневно взревели за моей спиной, раздувая пожар вселенской ярости, в ушах зазвенели литавры, жилы на шее напряглись, а пальцы стриженого, лежавшие на моем предплечье, внезапно стали вялыми и слабыми, как у столетнего старца.

– Убери руки, мразь! – прохрипел я и резко, с чудовищной силой двинул локтем назад, попав ему в солнечное сплетение. В следующие, стремительно промелькнувшие секунды тело мое вдруг обрело отдельную от разума жизнь: я словно наблюдал со стороны, как швыряю темноволосого Конга под ноги Танцору, как тот валится навзничь, выронив пистолет, как мой каблук сокрушает чьи-то ребра, как кто-то стонет – жалобно, чуть слышно, как на мои штанины брызжет кровь, как я наклоняюсь, хватаю упавшее наземь полено и…

Рядом с поленом, втоптанный в землю, лежал гипноглиф, и только редкие алые искры просвечивали сквозь покрывавшую его грязь. Бешенство мое еще не утихло, ярость не насытилась, но я внезапно вспомнил, что самое важное – драгоценный амулет: эта мысль пробилась в сознание берсерка и завладела мной. Я схватил гипноглиф скрюченными пальцами, поднялся, сунул в карман и осмотрел поле битвы. Стриженого мой удар отбросил к стене дома; он приложился к ней затылком и теперь тихо дремал, не выпустив из кулака свой бесполезный ножик и свесив голову на грудь. Танцор и черноволосый тоже были без сознания; Конгу я, вероятно, свернул челюсть и раскровянил нос, а Танцор глухо стонал в беспамятстве, прижимая ладонь к ребрам.

Секунду я колебался, кого первым добить, потом, оскалив зубы, шагнул к Танцору и услышал:

– Браво, Дмитрий Григорьевич! Не ожидал от вас подобной прыти!

Я обернулся и увидел бледное лицо мормоныша.

Глава 15