Крысолов

В эту лавку мы все-таки заглянули. Боб приобрел игральные карты с лесбийскими мотивами, бисерный веер с «Обнаженной махой» и раскрашенную статуэтку Колумба: великий мореплаватель стоял в полный рост, а перед ним согнулся индейский касик, протягивая гроздь бананов. Думаю, эти бананы и соблазнили Борю – в отличие от Колумба и касика, они были похожи на оригинал. Я, после долгих размышлений, купил для Дарьи палисандровую шкатулку, инкрустированную серебром. Она была небольшой, тщательно сделанной, изящной, и внутри нашлось бы место только для пары колец.

Каких? Это был вопрос вопросов! Глобальная проблема для всякого холостяка! Мужчина в тридцать шесть не молод и не стар, он – личность ответственная, самодостаточная, закаленная жизнью, и это хорошо. Хорошо в том смысле, что он созрел, но не успел подгнить, и может без иллюзий распорядиться своей судьбой. Например, решить, какие кольца лягут в палисандровую коробочку… Но, с другой стороны, его гнетет боязнь перемен. Он понимает, что наступила пора целовать кого-то в щечку, кого-то качать на коленке, однако такие метаморфозы внушают ему панический страх. Ужас, скажем начистоту! И я, признаться, не был исключением. Такой вот морально-психологический коктейль…

Боря-Боб не замечал моих терзаний. Пересчитав карты с нагими лесбиянками, он поморщился и пробурчал:

– Хоть здесь не нажгли… Кругом одни кидалы… чмо и хоботы… торчки и шмурдяки… и этот жлоб из Манивоки… Доберусь я до него, почищу перышки! Печень вырву!

– Тут не Россия, – напомнил я, – тут самое безопасное место во всем испанском королевстве. Ну, станешь ты печень рвать… Мужик он здоровый, без шума не обойдется… А в результате – международный скандал. Скажут, русская мафия за чернокожих взялась. Нехорошо! Мы ведь все-таки интернационалисты!

– Лично я – без «интер», – сказал Боб, вдруг становясь серьезным. – А что до чернокожего, так он не простой угнетенный негр, а хмырь из Лэнглипусы. И тебя, кретина, охмуряет… Гляди, охмурит! Был ты дурик, а будешь жмурик. Ясно?

Куда уж ясней! Особенно про Лэнглипусу, где штаб-квартира ЦРУ… Я принял эту информацию к сведению и простодушно улыбнулся.

– С чего ты решил, что меня охмуряют?

Боб поиграл бровями, сплюнул на торчавшую у обочины пальму, задумчиво посвистел сквозь зубы.

– Знаем мы охмуряльные методы, знаем! Вначале – изолировать фигуранта, лишить гласности и связей с общественностью, потом – наобещать с три короба, а под занавес отправить на погост, кормить червей. С веночком на гробике.

– Если быстро и безболезненно, так не столь уж плохая перспектива, при нашей-то нынешней жизни, – заметил я. – Опять же венок… Может, еще и похороны оплатят.

– Похороны я сам тебе оплачу, – пообещал Боб.

Он неожиданно развеселился, раскрыл веер с «Обнаженной махой» Гойи, поглядел на него, одобрительно хмыкнул, закрыл и, пользуясь веером вместо клинка, стал объяснять мне, куда положено колоть и резать, чтоб фигурант быстрей переселился в мир иной. Потом – куда положено бить: в висок, в глазницы, под основание черепа, по горлу… Нельзя сказать, что я совсем уж неофит в таких делах: в студенческие годы, в промежутках между моргом, лекциями и ленинградской товарной, я успел позаниматься «рестлингом». «Рестлинг» – это мы так его называли для пущей важности. На самом деле то была борьба без правил, и суть ее заключалась в краткой формуле: дать в зубы, чтоб дым пошел.

Поэтому, внимая Борису, я не слишком ужасался и не впадал в прострацию, а размышлял о том, что хомо сапиенс, если брать по-крупному, делятся не на расы, народы и племена, а всего на две категории: одним угробить ближнего что муху раздавить, другим же этот подвиг не по силам. К тому же большинство людей не знает, к какой категории относится, пока им не сунут автомат и не отправят в афганские горы или вьетнамские джунгли. И слава Творцу, что не знает!

Я представил Боба с топором в руках – с тем самым, что висел в моей прихожей, – и содрогнулся.

* * *

Перекусив в пиццерии, мы взяли такси и вернулись в отель в девятом часу. Дальнейшая программа была кристально ясной: бассейн и променад до бара. Я спросил бутылку белого, а Боб – стакан покрепче; затем мы вынесли столик в парк, уселись под цветущим тамариском и стали потягивать каждый свое. Мои лейтенанты куда-то запропастились – должно быть, от смущения за утренний провал, но Ричард Бартон из Таскалусы был тут как тут: приплясывая и поводя плечами, двигаясь как бы под звуки неслышимого джаза, подтанцевал к нашему столику с порцией виски и карманами, набитыми жвачкой. Поразительная личность! Если не пьет, то говорит, а если не говорит, так жует. Правда, угощать нас он не забывал.