Крысолов

К своему горю, в подростковом возрасте я вдруг сообразила, что мама разрешает мне быть такой просто назло папе или даже порой провоцирует меня сделать что-то, что его разозлит. Любви в этом не было. Была просто шахматная игра ребенком. Мной. Вот такая вам месть за те язвительные фразочки о фантазиях сумасшедшей. Но поняла я это слишком поздно. Да и пойми я это раньше – разве это бы что-то изменило? Ничего. Меня бы продолжали тянуть в разные стороны. Я всегда оставалась бы раздвоенной…

Меня как будто было две, но нигде не было меня настоящей. Я не могу сказать, что я в детстве об этом думала слишком часто, у меня была целая гора других важных детских дел, но ощущение этой раздвоенности все время сидело во мне и точило, как червь. Так что неудивительно, что со временем я больше удовольствия стала испытывать от одиночества, чем от компаний друзей или родных. Тогда можно было не задаваться вопросом, кем я должна быть – Верой или Никой, и просто делать, что хочется. Впрочем, мне было нужно не много – мне нравилось бродить по двору и играть с воображаемыми друзьями, для которых, кстати, тоже можно было быть кем угодно, они всегда верили на слово. Когда воображаемые друзья отлучались для воображаемых важных дел, я придумывала далекие миры и фантастические истории, и для этого компания мне тоже не была нужна. Много читала, рисовала, вязала, мастерила и даже выжигала по дереву. Дела, для которых никто не нужен, кроме себя самой.

Наедине с собой было очень хорошо. Но жаль, что жить так нельзя.

В школу я пошла в шесть лет. Маша и тут была моей полной противоположностью. Красавица и любимица, она училась на «отлично», в тетрадях и дневнике у нее всегда был порядок, карандаши идеально подточены, ручки – разложены по цвету, тетради в обложках, учебники с закладками. А у меня все сыпалось из рук, я не была аккуратной, я не была внимательной. Каждый мой педагог считал своим долгом сравнить меня с Машей, высказав сильное изумление, что я не беру пример с сестры.

Беру, конечно! Люблю ее и ценю, иногда немного завидую. Но быть такой же не могу. Почему никто этого не понимал?

Меня лишали свободы быть собой, заставляя быть тенью Маши. И это была третья, самая несчастная я, помимо двух моих других ипостасей – Веры и Ники. Меня всегда осуждали, наказывали за лень и невнимание, требовали больше, чем с других, ведь я должна, должна быть как Маша!

А теперь удивитесь – взрослую Машину жизнь нельзя назвать идеальной. Она стала весьма средней, что, кстати, меня даже немного потешило.

По окончании школы Мария поступила в строительный институт, но через год вышла замуж и лишила мир лучшего архитектора, которого только могла родить земля. Маму это сильно расстроило, папу – удивило, а мне в тот момент было наплевать. На Машиной свадьбе я курила за углом вместе со старостой ее студенческой группы и первый раз напилась до бессознательности. Единственное, что запомнилось особенно ярко, как визжащую, раскрасневшуюся Марию мальчишки из числа гостей тащили через черный ход на кухню ресторана. Это была середина торжества, когда по традиции невесту похищают, а уставший и немного подвыпивший жених должен найти свою ненаглядную. Жених искал Марию минут двадцать. Все это время она сидела в подсобке, держа туфли в руках. Каблук был ужасно высоким, и у Марии устали ноги.

Вот такой я ее и запомнила в тот день: в белом дорогущем платье, с высокой прической, вся как фарфоровая коллекционная кукла, и сжимающая туфли в руках, даже как-то трогательно прижимающая их к груди. И глаза ее при этом ничего не выражали. Наверное, если в них посмотреть, можно было, как в стекле, рассмотреть свое отражение. Но ничего больше.

Муж Марии был состоявшимся предпринимателем. Не самым богатым человеком на земле, но на красивую жену, машину и большую трехкомнатную квартиру в центре города ему хватало. Мария, родив сына ровно через год после свадьбы, продолжать учебу или начинать хоть какую-то трудовую карьеру категорически отказалась. Ее мужу было так даже удобнее – он-то дома почти не бывал, потому его дому была нужна хоть какая-то хозяйка, а ребенку – мать. Мама с папой какое-то время уговаривали Машу не ставить на себе крест, но потом махнули рукой. Папа назвал это первым родительским фиаско. Второе фиаско, в виде меня, в ту пору только зрело…

Маша стала жить с мужем, мне досталась отдельная комната и счастливые деньки одиночества, когда родители уезжали на дачу. Училась я в школе из рук вон плохо, но в институт поступила легко. Впрочем, как и Маша, не оправдав родительских амбиций – я пошла на филологический. Папа выл волком – кем ты станешь? Куда ты пойдешь работать? Кому ты будешь нужна, когда мы умрем? Что ты будешь есть?