Крысолов

Мы потрепались о том о сем – о национальных пристрастиях в сфере напитков, о династии Бурбонов и испанском короле, чей гордый профиль украшал песеты, о паре гомиков, появившихся сегодня в отеле «Алькатраз», о толстой немке, которая хоть не отличалась стройностью испанок, но вряд ли уступала им в постели. Выпили мы немного: я одолел половину бутылки сухого, а Боб с Диком – по три порции горячительного. Время за разговорами (вполне мирными, без посягательств на чью-либо печень) летело незаметно и быстро. Меж тем небеса потемнели и озарились яркими южными звездами, над горным хребтом поднялась ущербная луна, посеребрив воду в бассейне и выложенные искусственным мрамором дорожки, поле для гольфа покрылось мраком, а платаны и пальмы оделись густыми сумрачными тенями, став похожими на гигантских рыцарей в черных плащах. В парке и на открытой площадке у бара вспыхнули фонари, но публика – большей частью народ семейный, малопьющий – уже расходилась. Проковыляла толстая немка со своими чадами, тащившими ворох бутылок с пепси; чинно удалились британцы и датчане; тихонько уползли гомики; покинули бар пожилая чета из Питера и молодые супруги с шустрым малышом. Только неугомонный полковник Гоша все колобродил у стойки, заливая Элле, Стелле и Белле, а также бармену Санчесу, как довелось ему командовать полком в Афгане, как он гарцевал на полевой кухне и рубил моджахедов в лапшу. Девушки попискивали в самых драматичных моментах, а Санчес вежливо улыбался и ждал, когда же русский сеньор угомонится и свалится под стойку. По-моему, шансов у Санчеса не было.

– Вот она, справедливость, – задумчиво протянул Боря-Боб, скосив глаза на полковника. – Одни отчизне служили, кровь проливали, а нынче топают на костылях… Другие жрали-пили и набивали карман, и теперь им все позволено – и та же выпивка, и бабы, и брехня о драчках, где задницы их отродясь не бывало. И власть опять же у них… Иду на спор, что этот шмурдяк всю жизнь просидел в тихой дыре под Питером или Москвой и на горы глядел отдыхаючи в Сочи… А нынче врет и не краснеет! И где ведь врет, каленый пятак ему к пяткам – не в Сочах каких-нибудь сраных, а в заграницах! Куда за рубль не долетишь!

– Но ты ведь тоже долетел, – произнес я.

– Долетел!.. – Борис резко оборвал фразу, и мне показалось, что он хотел добавить: «За казенный счет». – Долетел, зато не вру. А мог бы порассказать… мог бы…

Он выплеснул содержимое стакана в глотку, поднялся и твердым шагом направился к стойке. Бартон дернул меня за рукав:

– Боб расстроен? Почему? Из-за утреннего инцидента? Так я готов искупить. Может, мы и ему откроем счет в банке «Хоттингер и Ги»?

– Боб душой тревожен, а это деньгами не поправишь, – объяснил я. – Он хочет не денег, а справедливости.

– Справедливость – тоже вопрос денег, – заметил Бартон с истинно американским прагматизмом.

– Отнюдь. И то и другое надо рассматривать в аспекте конкретной национальной идеи. Американская идея какова? Что Штаты – оплот демократии, а раз оплот, то должны быть сильны и богаты. Богатство и сила измеряются деньгами; значит, кто при деньгах, тот и прав. Русская же идея совсем иная и коренится в православных и коммунистических догматах. Русские считают, что богатство – зло, а бедность – не порок, что духовное превалирует над материальным и что их миссия – распространить такие идеи по свету, в обоих земных полушариях, не исключая Антарктиды. Вот когда распространят, тогда и установится справедливость! Героям дадут по ордену, честным труженикам – по медали, а мошенники и тунеядцы вымрут сами собой. Понял?

– Не понял, – отозвался Дик. – По-моему, это чепуха, и вот тебе живой пример: все страховые агенты – мошенники, но я не собираюсь вымирать.

– Вымрешь, когда мы до вас доберемся.

– Не доберетесь. Пока что мы вам одалживаем деньги, а не наоборот.

Мы замолчали, чтобы в покое и тишине обдумать национальную идею: он – свою, а я – свою. Боб тем временем топтался у стойки с полной емкостью в руках, но, против моих ожиданий, морду полковнику бить не стал, а даже чокнулся с ним и перекинулся парой слов с девицами. Затем вернулся к нам – повеселевший и возбужденный. Глаза его хитро поблескивали из-под нависших бровей, и даже квадратная физиономия вроде бы сделалась округлой.

– Что приуныли, братаны? – провозгласил он. – Порох отсырел или градус в душе не играет? Так я вас щас развеселю! Есть у меня одна штучка…

Он полез в карман, а Дик взглянул на меня с явным вопросом во взоре. Пришлось переводить.

– Боб боится, что у нас порох отсырел, и обещает развеселить.

– Я уже веселый, – промычал Бартон, отхлебывая из стакана.