«Крысиный остров» и другие истории

Юдит смотрела на него и на нож. Лезвие чистое, но на шее у нее открылась рана. Затем пошла кровь. Она выплескивалась, и Юдит подняла руки — как будто чтобы кровь не попала на пальто, волшебное пальто. Но когда она прижала руки к шее, увеличился напор, и тонкие струйки брызнули между пальцами. Греко попятился, но не слишком быстро — кровь попала на рукав белого пиджака. У Юдит подкосились ноги, и она рухнула на колени. Взгляд уже остекленел, в мозг не поступал кислород. Руки безжизненно оторвались от шеи, струя крови уже иссякала. Секунду-другую ее тело покачивалось на коленях, затем она упала лицом вперед — лоб ударился о каменный пол.

Я кричал в телефон.

Греко опустил взгляд. Не на Юдит — на рукав пиджака, он пытался оттереть кровь. Затем он подошел к телефону, и я перестал кричать, лишь когда лицо Гая Фокса заполнило собой весь экран. Он смотрел на меня, ничего не говоря, с этакой мягкой серьезностью, словно горевал. Горевал ли он? Или играл роль сочувствующего — пародию на обладающего профессиональной серьезностью агента похоронного бюро?

— Тик-так, — сказал Греко. — Тик-так.

Затем он отключился.

Я набрал номер полиции и нажал кнопку вызова. Но разумеется, я опоздал — сигнала уже не было.

Я осел на пол.

Через какое-то время я почувствовал у себя на голове руку.

Она поглаживала меня.

Я поднял глаза на Оскара.

Он показал на стену, на написанные им слова.

Скоро фсё наладица.

Потом он меня обнял. Так неожиданно, что я не успел его оттолкнуть. Я просто закрыл глаза и обнял мальчика. Подступили слезы, но я сумел удержаться от рыданий.

Через какое-то время я отстранился.

— Был у меня сын — как ты, Оскар. Он умер. Поэтому мне грустно. Не хочу, чтобы и ты умер.

Оскар кивнул, как бы говоря, что он согласен — или что понимает. Я смотрел на него. На грязный, но красивый блейзер.

Потом, пока мы занимались кропотливой работой — связывали имеющуюся у нас одежду и кишки, — я рассказывал ему о Беньямине. Что ему нравилось (старые вещи, такие как большие книги с картинками, грампластинки со странными обложками, дедушкины игрушки, особенно шарики; купание; папины шутки), что ему не нравилось (рыба во фритюре, ложиться спать, стричься; кусачие брюки). Оскар кивал и мотал головой по мере того, как я все это перечислял. В основном кивал. Я пересказал ему одну из любимых шуток Беньямина — он засмеялся. Отчасти потому, что глупо не смеяться, когда вас всего двое, но в основном потому, что, как мне кажется, он счел шутку весьма забавной. Я рассказал ему, как сильно скучал по сыну и Марии. Как меня это злит. Мальчик слышал, лишь иногда отвечал с помощью мимики, и мне вдруг пришла мысль, что он взял на себя мою роль, став немым психологом.

Я попросил его написать что-нибудь о себе на стене, пока я затягиваю все узлы и подготавливаю веревку. Он написал ключевыми словами.

Брешиа. Дедушка фабрика блейзеры. Хороший дом, бассейн. Мужчины с пистолетами. Папа мама погибли. Убежал. Один. Собачья будка. Собачий корм. Футбол. Черная машина, мужчина в белой одежде.

Я спрашивал. Проводил линию между точками. Он кивал. Большие чистые детские глаза. Я обнял его. Маленький теплый подбородок уперся в ямку у моей шеи.

Я посмотрел на собачью голову, лежащую на полу у него за спиной. Собачьи глаза. Детские глаза. Поросячьи глаза. Тик-так, тик-так. Я закрыл глаза.

Снова открыл.

— Оскар, — сказал я, — доставай ручку, попробуем одну странную штуку провернуть.

Он достал ручку «Монтеграппа». Красивую вещь, каких уже не делают.

Часть III. Эндшпиль

После того как королева Ольсена ушла с доски и наступила решающая стадия, Мураками как будто бы дал противнику чуть-чуть передохнуть. Он мог себе это позволить, цейтнот был у Ольсена, и могло показаться, что Мураками, вместо того чтобы просто поставить точку, добить из милосердия — и здесь речь действительно шла о милосердии, — захотел воспользоваться шансом блеснуть перед публикой, в последний раз сыграв в садистскую игру с мышкой. По-прежнему улыбаясь и молча, Ольсен совсем забросил кровопролитную борьбу за короля и вместо этого переместил черного коня на противоположный конец доски, словно отказываясь иметь дело с суровой действительностью, — так генерал играет в гольф, пока страну бомбят.

— Не бойся, Оскар. Ты не упадешь.

Говорил я спокойно. Смотрел ему в глаза. Сердце у меня колотилось, наверное, так же, как у него. Кишку я обвязал вокруг его груди, закрепив беседочным узлом. Он снял верхнюю одежду — ее мы привязали в конце цепочки, — и теперь полуголое мальчишечье тело в ботинках висело над мостовой, но руками он вцепился в решетку.

— Теперь я посчитаю до трех, — с напускным спокойствием произнес я, — и на счет «три» ты разожмешь руки. Договорились?

Оскар таращился на меня паническим взглядом, но кивнул.

— Раз, два… три.