Крысиный король

Он очень скучал по Солу и сердился на него. Он сердился на всех своих друзей. Сердился на Наташу за то, что та не хотела понять, как нужна ему, за то, что не могла отложить свой гребаный секвенсор и поговорить с ним о Соле. Фабиан был абсолютно уверен, что она скучает по Солу, просто потрясающе умеет держать себя в руках и ни с кем не желает говорить об этом. Иногда она вдруг бросала двусмысленный намек и тут же закрывала тему. Правда, она терпеливо выслушивала Фабиана. Но с ней невозможно было говорить по душам, обмениваясь самым сокровенным. Его откровения всегда были односторонними. Она или не знала, или не хотела знать, как это его обескураживало.

И Сол — Фабиан злился на Сола. Ему казалось странным, что друг не давал о себе знать. Он понимал, что в жизни Сола, должно быть, происходит что-то невероятное, раз он совершенно порвал отношения с Фабианом, и все-таки это было очень обидно. И он так сильно хотел узнать, что случилось! Иногда накатывал страх: Сол мертв, полицейские убили его и состряпали эту странную историю, отводя от себя подозрения, или же Сола втянули во что-то запредельное — в голове Фабиана всплывали обрывочные сведения о Триадах, об итальянских мафиози в Лондоне, бог знает еще о чем — и его просто убрали.

Часто это казалось самым правдоподобным объяснением, единственным, которое делало понятным убийства полицейских и бегство Сола, но Фабиан не мог в это поверить: он не представлял, в какой запутанной ситуации оказался его друг. Все это выглядело невероятным. По логике получается, что всех этих людей убил Сол — и своего отца в том числе, а уж в это Фабиан категорически не мог поверить — но тогда… что же случилось?

Фабиан оглядел комнату: краски, коробки от кассет и дисков, одежда, плакаты, чашки, обертки, газеты, книги, подушки, ручки, полотна, битое стекло для скульптуры, оттиски, открытки, отслоившиеся обои. Он чувствовал себя пришибленным и одиноким.

Вид из окна был настолько знакомым, что Наташе не нужно было туда смотреть. Это была ее tabula rasa, чистый лист, который она могла заполнить своей музыкой. Она всматривалась в него так много часов и дней, особенно с тех пор, как исчез Сол и появился Пит, что, займись она дзен-буддизмом, уже достигла бы, наверно, высшего уровня медитации. Она запросто могла мысленно воспроизвести все его штрихи.

Сначала паутина занавесок, безвкусный обломок прошлого, оставленный прежними жильцами, от которого ей все лень было избавиться. Они слегка колышутся — ровная белизна с трепещущими краями. Сквозь эту вуаль видны деревья, как раз на той высоте, где от ствола начинаются ветки. Зимой ветки были голые, черные и неподвижные. Итак, вуаль занавесок, потом узловатые наросты на стволах деревьев, темные и замысловатые, потом хаотичная вязь ветвей и толстых сучьев. А за всем этим уличный фонарь.

В дождливую погоду с наступлением сумерек она любила сидеть на окне и из-под покрова занавесок смотреть сквозь дерево на этот фонарь. Лучи проходили сквозь крону и вспыхивали внутри каждой ветки, окружая фонарь тонкими абрисами светящегося дерева, смешиваясь в тысячах мельчайших капель влаги, отражавших свет. Когда Наташа качала головой, сияющий нимб вокруг фонаря тоже качался за деревьями. Фонарь сидел, как жирный паук в центре древесной паутины.

Сейчас был день, и лампы не горели, только новая бледная фигура появилась за занавесками, фигура, которой Наташа не видела, хотя и смотрела на нее. За ней виднелись дома на другой стороне улицы. Детская комната, маленькая студия. Кухня. Бледные черепицы крыши — ее неравномерная краснота не была видна из комнаты. Над крышами возвышались здания-ориентиры, памятники архитектуры, протянувшиеся через весь Западный Лондон, приземистые, громоздкие, основательные. За ними — небо в облаках, которые стремительно неслись единой пухлой массой, то закручиваясь, то распадаясь по краям, но не меняя формы в середине.

Наташа знала каждый уголок этой диорамы. Если что-нибудь исчезало или менялось, она тут же это замечала. И наоборот — могла не видеть вовсе некоторых деталей и все равно знать, что они есть. Картинка перед ее мысленным взором была строго упорядочена и не нуждалась в сверке с оригиналом.

Иногда Наташе казалось, что она сама плывет в облаках. Она чувствовала удивительную легкость. Она думала о Соле, но также и о линии баса, задумывалась над тем, где сейчас ее друг, но тут же слышала потрясающий трек, рождавшийся в голове. Почему не приходит Пит? Наташа хотела слышать его флейту. Пора уже было записать несколько тем для «Города ветра». Она понимала, что не в состоянии мыслить здраво. Уже несколько дней она чувствовала себя неуверенно, незащищенно. Но она мечтала еще раз записать флейту.