Крысиные гонки

Это было настолько страшно и непохоже на виденное в кино, что Вовчик, раньше благоразумно избегавший участия во всяческих уличных потасовках, был потрясён; он плохо спал в эту ночь. Мерзкая сцена — здоровенный, как показалось ему, гоп бъёт ногами лежащую женщину ногами по лицу и в грудь — и никто, никто не то что не заступился, но даже слова против не сказал; это испуганное, потрясённое и в то же время заинтересованное сопение вокруг… И сам он. Тоже. Оказался ни на что не годен кроме как крякнуть «Что же ты делаешь?» — ну точно бабушка у подъезда, осуждающая выносящего мусор мальчика, у которого ветром снесло на дорожку из ведра мятый пакет из-под молока. Он предельно чётко понял, что если бы и его били — никто бы не вписался. И он тоже валялся бы там, на асфальте, так же закатив глаза, и вполне возможно бы умирал… и умер бы, или стал калекой, и никому бы он был не нужен, и мама не навещала бы каждый день в больнице, как когда он лежал в детстве с воспалением лёгких; и никто не приносил бы любимую ряженку и пирожки с рисом, не щупал бы лоб и не спрашивал, что сегодня сказал доктор…

Мама ведь умерла.

Огромное, всепоглощающее чувство одиночества навалилось на него, одиночество и безысходность. Пронзительное понимание того, что то что случилось сегодня с той тёткой, могло и может в любой день случиться и с ним, мгновенно как мокрой тряпкой со старой школьной доски смыло из сознания всех этих Бешеных Максов, Крепких Орешков, Кобр и Коммандо, легко и с удовольствием выживавших на экране в одиночку. Он почувствовал себя маленьким и беззащитным перед огромным безжалостным миром, и все его «приготовления» и «умения» теперь представлялись не более чем игрой в Фоллаут, — всё это было смешно и понарошку; а вот синеватые белки глаз в щелях век избитой тётки и залитый кровью рот с явно выбитыми зубами — это было всерьёз, это была действительность.

Он заплакал.

С перерывами он плакал всю ту ночь. Ему не жалко было ту тётку, хотя он и сознавал, что если бы он не крикнул, не одёрнул гопника, тот продолжал бы её пинать, и, вполне возможно, запинал бы насмерть. Ему даже не жалко было себя. В числе прочей выживальщицкой литературы он читал и про самураев, про их умение приучить себя к мысли о собственной смерти через ежедневное представление себя уже умершим, — и он пробовал эту практику, он вполне мог допустить свою смерть, и совсем не чувствовал при этом отчаяния как чувствовал его сейчас, — он плакал от одиночества.

«Зачем выживать, если не для кого и не для чего выживать?» — наконец сформулировал он эту выплаканную мысль.

И тогда он понял для себя, что «выжить ради того чтобы только выжить» — это ни о чём.

А на следующий день он поехал на рынок и купил маленького белого декоративного кролика. Совсем маленького, не больше двух кулаков, с тёмными кончиками ушек и тёмным пятном вокруг носика. Зачем он его купил он сам толком не знал. Ему просто нужно было о ком-то заботиться, если некому было заботиться о нём самом.

А потом позвонил со Штатов Вовка и сказал что скоро приедет.

ОБУСТРОЙСТВО

— Ну давай, Вовчик, показывай, как ты живёшь! — отобрав обратно сумку, и отпустив машину, обратился к нему Владимир.

— Да там же, куда ж я… Айда, что стоим. Блин, я страшно рад тебя видеть! А чё у тебя с носом?

— С носом… Машина резко затормозила, я и стукнулся. А вообще у вас тут в Мувске весело… как в Гарлеме накануне Дня Благодарения, хы. Ну, пошли? О, а это что? Только заметил…

Уже было направившись к подъезду он остановился и кивнул на явные следы от пуль около подъездной двери. В самой железной крашеной шаровой краской двери подъезда тоже было несколько аккуратных отверстий с отшелушившимся вокруг них покрытием.

— Это ещё что. Это ж со двора. Ты ещё со стороны Проспекта дом не видел. А внутри — вообще абзац… Да сам сейчас всё увидишь.

— А…

— Так путч ведь был. Установление народной власти. В смысле «новой-народной», антинародной же не бывает; та власть тоже была народная. Айда. Сейчас сам увидишь последствия «почти-мирного» установления.

Они поднялись на четвёртый этаж к квартире Вовчика. Владимир, остановившись, только присвистнул. Дверь в Вовчика квартиру, как принято, металлическая, была разворочена. Как будто гигантской кувалдой ударили в край, вмяв замки и изорвав в лохмотья вокруг стальной лист, отколов значительный кусок стены около, смяв стальную облицовку дверного проёма. Смяв дверь — а потом выдрав её наружу, так что она торчала теперь на лестничную площадку, конечно же, не закрываясь. Крашеные светлой краской стены лестничной клетки также имели следы мощного взрыва, вмявшего вовчикову дверь. Хотя всё было давно и чисто подметено, на площадке не было никакого мусора, последствия взрыва производили сильное впечатление.