Крымский цикл (сборник)

Речь шла, конечно, не о необходимости борьбы с красной сволочью. Но сам Крымский плацдарм, наша «бутылка», настолько неудобен в стратегическом отношении, что целесообразнее, по его мнению, было все же удержаться на Кавказе, и оттуда весной 20-го начинать сначала. А может быть, стоило из Новороссийска уходить прямо за границу, чтобы через полгода высадиться на Дону и Кубани, где мы всегда находили поддержку.

Ему тут же возразили, правда, в основном, с нравственной точки зрения. Володя Манштейн сказал, что мы обязаны были драться на любом клочке России, а не отсиживаться, ожидая удобного момента. Туркул напомнил, что все попытки удержаться на Кавказе зимой 20-го были неудачны, а десант на ту же Кубань летом был и вовсе провальным – господа казаки не поддержали генерала Улагая. Хотя, конечно, добавил он, крымская «бутылка» – заранее проигрышный вариант, который лишь затянул нашу агонию на год, и в этом понимании действительно не имел смысла.

Тут я вмешался. Дело в том, что мне самому приходилось думать о значении нашей крымской обороны, и в Крыму, и здесь. И я позволил себе не согласиться с Туркулом.

Тогда, зимой 20-го, мы дрались в Крыму, защищая собственные жизни. Иной цели, вообще-то говоря, у нас не было. Позже, с апреля, когда остатки Добрармии эвакуировались из Новороссийска, появилась смутная надежда нп создание нового антибольшевистского плацдарма или – это мы вспоминать на любили – на почетную капитуляцию. Ничего из этого, как известно, не получилось. Но теперь, через год, наша борьба в безнадежном крымском тупике выглядит иначе.

Зимой 20-го красные, раздавив наши армии, начали готовить то, ради чего они затеяли российский ад, – свою излюбленную Мировую Революцию. Как первый, но очень важный этап, планировался поход в Европу, пролетарии которой, несмотря на миллионные субсидии Коминтерна, не спешили подниматься на борьбу с «буржуями». А посему в апреле трехмиллионная армия уже стояла на польской границе. Дальнейшее известно: приказ «на Варшаву! На Берлин!» и красный потоп, захлебнувшийся у Вислы. И наш Крымский плацдарм видится уже не бутылкой, а капканом, который не пускал несколько большевистских армий в Европу. Тогда, на Висле, был дорог каждый солдат, и, может быть, мы, отвлекшие не самые худшие силы Рачьей и Собачьей, дали возможность коннице Пилсудского и танкам Фоша опрокинуть орды Тухачевского и погнать их вспять. Кто знает, может, наши атаки в таврийских степях соврали Ее Величество Мировую Революцию. Или, по крайней мере, здорово этому помогли.

А раз так, то Яков Александрович, удержавший зимой Крым, вполне может быть назван, наряду с Пилсудским и Фошем, спасителем Европы от коммунистического рая с бесплатной селедкой.

Со мной согласились, но Туркул добавил, что главные бои за Крым произошли все же в апреле, когда в Севастополе уже сидел Барон, а на фронте совершала свои очередные подвиги Дроздовская дивизия.

Я не стал спорить – генерала Туркула в этом вопросе не переубедишь. Об апрельских боях надо писать отдельно. Я их тоже не забуду. Правда, «дрозды» тогда были под Хорлами, а наш отряд все там же, у осточертевшего всем нам Сивашского болота.

Нет, это просто никуда не годится. Левая рука опять безобразничает, да и правая, признаться, могла бы вести себя лучше.

27 апреля

Три дня не брался за бумагу. Увы, не по своей воле. Меня скрутило всерьез, и я немного завидовал тем, кто успел поймать свою пулю прошлой осенью. Самое противное – руки. Дрожат, как большевик в контрразведке. Голова, признаться, тоже просит гильотины.

Похоже, я здорово напугал моих соседей, поскольку к вечеру, несмотря на энергичные протесты, поручик Успенский и оба наших «дрозда» побежали за помощью. Поручик приволок под конвоем какого-то марковца, прослушавшего два курса на медицинском факультете в Петербурге, а дроздовцы привели целого полковника. Я его часто видел у Фельдфебеля, он там чем-то вроде придворного врача.

Консилиум цокал языками, меня вертели, как косулю над очагом, а затем потребовали подробно доложить о моих болячках. Я честно пересказал невеселую сагу о первой контузии при Горлице и о двух свежих, под Екатеринодаром и Волновахой. За это я был наказан приемом каких-то микстур, достойных применения исключительно в чеке для пыток капитана Морозова и поручика Дроздова.

На следующий день все как рукой сняло, и я, веселый и довольный, отправился гулять по берегу, но не тут-то было. Вестовой поволок меня к самому Фельдфебелю.

Я решил, что час расплаты настал. Фельдфебелю меня любить не за что, а мне его и подавно. Одного моего визита на улицу Де-Руни хватит за глаза. В общем, я приготовился к чему угодно. Даже к тому, что он предложит мне возглавить отряд смертников для захвата Царьграда.