Крымский щит

Ошеломлённый его сообщением шеф районной жандармерии замер, так и не стянув до конца перчатки с узкой ладони.

– Что вы несёте, лейтенант, что значит все?.. – пробормотал он растерянно, подпрыгнувшими вдруг губами. – Это скандал… – простонал он совсем по-граждански, но тотчас же спохватился: – Это катастрофа!

Похоже было, что «окопные» муфточки на погоны ему пригодятся уже в скором будущем… в связи с отправкой на передовую.

– Где этот? Который хотел бы?.. – завертелся на месте гауптман, взглядом выискивая свидетеля катастрофы. – Кстати, почему он «хотел бы»? Что с ним сделали эти изверги?

– Э-э… – несколько стушевался адъютант. – Наш фельдшер сказал, что у него… его… В общем, выражаясь иносказательно, его Ирминсул[51] если не срезан под корень, то существенно повреждён…

Эйхен с несколько секунд смотрел на адъютанта со злобным непониманием, потом удивлением, а потом и сочувственной брезгливостью:

– Они ему, что?..

Гауптман изобразил пальцами ножницы.

– Нет! – замотал головой Герман. – В отличие от автоколонны, его они потрудились заминировать, однако он освободился, буквально у нас на глазах, на глазах у гефрайтера Карла Литца, но…

– Но не весь… – мрачно хмыкнул, догадываясь, Эйхен. – Ведите меня к бедняге и, кстати, о колонне… – он запнулся: – Раз уж хоть транспорт уцелел, надо его отсюда уводить. Не будем искушать судьбу, пока не вернемся сюда с батальоном карателей и зондеркомандой «Ваффен-СС». Распорядитесь, чтобы машины заправляли, меняли запаски или вулканизировали шины, если не хватит… Времени на всё двадцать минут – и убираемся отсюда.

Отчаянно срывая туго затянутую гайку на кронштейне запасного колеса на заднем борту «крупповского» бронетранспортёра, гефрайтер Карл Литц и не подозревал, что одновременно вращает и динамо примитивного пускового устройства, от которого по утопленному в грязи телефонному кабелю крохотные голубые искры пробежались до головного «опеля»… Всякий раз, попутно, заглядывая в бензобаки, продырявленные стальным трехгранным штыком, где кроме бензиновых лужиц и испарений находилось ещё и по брикету толовой взрывчатки, заботливо оставленной Степновым.

– Eins… – кряхтел Карл, повиснув на массивном ключе 32–34, к счастью, нашедшемся сразу, на полу в кабине. – Zwei…

«Drei» – застрял у него в глотке, когда бронетранспортер содрогнулся всей железной тушей и вдруг, вырвавшись из его рук вместе с ключами и запаской, улетел вправо, кувыркаясь на низких боках в камуфляжных жёлто-коричневых пятнах.

Столб клубящегося багрово-чёрного пламени взвился в низкое хмурое небо. Вслед за ним, почти мгновенно, второй, третий…

– Die Partisanen! – первым завопил гауптман Эйхен и первым же открыл огонь, выхватив из кобуры «парабеллум».

И если его подчиненные (кто, конечно, остался жив и не зевал, контуженный, по-рыбьи) палили в белый свет, как в копейку, то Эйхен разрядил обойму куда следует, – в партизан, унылой гурьбой валивших со стороны реки, отделяющей посёлок от леса. И вторую разрядил бы, если б адъютант не докричался шефу на ухо:

– Кажется, это местные полицаи! Возвращаются!

– Где? – обернулся гауптман.

Адъютант через его плечо указал на «партизан», предусмотрительно залёгших в речном тумане до выяснения обстоятельств.

– С чего ты взял? – недовольно переспросил Адольф-Рауль, уже пряча пистолет в кобуру.

Герман, чёрт бы его побрал, редко когда ошибался, вот и сейчас…

Вместо ответа адъютант гаркнул вопросительно:

– Хайль Гитлер?!

– Зиг Хайль-Хайль! – отозвались клочья редкого речного тумана.

…Ничего у немцев не получилось. Малыми силами сунулись, да крепко получили по зубам. А больших сил собирать им, гадам, было некогда. Не ожидали они, что наши так рванут с двух сторон, от Перекопа и с Керченского, что придётся бросать всё, что они и не собирались никогда бросать, и драпать в последней надежде зацепиться за Севастополь или удрать из южнобережных портов.

Конечно, пытались они оставить за собой выжженную землю, лютовали напоследок, расстреливали и в лагерях, и в тюрьмах, и тех, кто под руку попадался, вплоть до актёров местного театра, и жгли, что могли. И взрывали.

Помнишь, как мы чуть ли не в последний час успели разминировать плотину на водохранилище?

А потом получили приказ войти в Симферополь…

Возвращение

Наверное, для таких моментов и стоило вынести все проклятья партизанской жизни: лютость нескончаемых, казалось, зимовок в горах; тревожные минуты карательных экспедиций, когда в просветах между деревьями появлялись бесчисленные шеренги врагов; неумолимость голода – этого вечного спутника партизан, сопутствовавшего им со слишком навязчивой верностью; леденящий душу, смертный ужас плена и лагерей…

Всё это стоило пережить, преодолеть, победить именно для этих моментов! Чтобы потом увидеть эти лица. Лица, плачущие от радости: скупую слезу на дряблой щеке старика, дождавшегося наконец окончания оккупации – в который раз в долгой своей жизни; рано поседевшей матери, одинокой на одиноком пороге, – проводила на фронт всех своих. Восхищение и восторг на лицах мальчуганов, бегущих за конями лихих партизан…