Крымская повесть

Симонов откупился тридцатью целковыми. Сминая их в потном кулаке, есаул пробормотал:

— Душа моя — что? Она нормальная. Но какой прок в моей душе, если она послушная? А ей не велено! Не ве-ле-но! Вот в чем обида!

— Рабы! — сказал Симонов. — Рабы рабами управляют!

— Согласный я, — радостно согласился есаул. — В этом все! Только что же делать?

Симонова и Витьку вернули в Ялту. И не просто так, а под конвоем…

«Очаков» уходит в бессмертие

Этот белокаменный город, казалось, специально был воздвигнут на берегах извилистых бухт для парадов, для актов торжественных и величественных. В нем не было деловитости, царящей на причалах Феодосии, суетливости удачливо негоцианствующей Одессы. Севастополь был державен, и по-своему даже надменен, как его северный собрат Петербург, воздвигнутый в другие времена и у другого моря. Так же, как в Петербурге, в Севастополе возникала странная иллюзия: здесь замечали не людей, а проспекты. В глаза бросалась не толпа на набережных, не одежда горожан, а многочисленные колоннады и зеркальные витрины магазинов. Правда, были еще мазаные домики Корабельной и Татарской слободок. Но они были оттиснуты на окраины, заслонены от взгляда не только фасадами респектабельных кварталов, но и огромными рекламными щитами цирка «Шапито», многочисленных экскурсионных бюро, обещавших приятные и полезные для здоровья прогулки в окрестности города, в том числе и на начавшиеся не так давно раскопки древнего Херсонеса и на остров, где, по легенде, был похоронен один из римских пап… Да, Севастополь был своеобычен. Если бы города, как люди, имели характеры, то следовало бы сказать, что натура у Севастополя гордая.

Но сегодня этот присыпанный желтой шуршащей листвой город-гордец был нервен, неспокоен и неожиданно говорлив.

— Слышали, мятежники с музыкой высадились на «Прут» и освободили содержавшихся там матросов с «Потемкина»?

— А «Пантелеймон» поднял красный флаг. Не помогло, что переименовали… «Потемкин» остался «Потемкиным».

— Да разве только «Пантелеймон» и «Очаков». Вон на мачтах контр-миноносца и трех номерных миноносок с утра красное!

— Ничего, броненосец «Ростислав» уже шесть раз поднимал флаг и шесть раз спускал его. Это еще пока не революция, а обычный бунт.

— Нет, голубчик, революция, и самая настоящая. Флот восстал. И сухопутные экипажи с ним.

— Чепуха! Не может флот восстать только потому, что это захотелось какому-то лейтенанту, объявившему себя командующим… Какой такой командующий? Кто его назначал?

— Революция назначила!

— Это вы бросьте! Революция — дело серьезное. Ее еще дождаться надо.

— А вот и дождались!

— Шмидт объезжает под музыку на катере эскадру. Слышите: ему кричат «Ура!».

— В два часа пополудни Шмидт обещал начать бомбардировку города.

— Он это вам лично говорил? Нет? Для чего же слухи распускать? Матросы с «Очакова» воззвание расклеивали, чтобы все оставались на местах. Везде спокойствие…

Дул ветер с юга. Но был он почему-то холодным. Шелестели листвой аллеи Исторического бульвара. Шелестели обывательские голоса:

— Если победят хоть на неделю, то что будет? Отберут ли магазины?

— А дома?

— А аптеки?

— Только бы торговлю не прикрыли.

— Вы, батенька, голову берегите. Отменят торговлю или не отменят — дело уже третье. Тут бы уцелеть. Ежели безумный Шмидт все же начнет бомбардировку — страшно подумать.

— Ложитесь-ка от всех бед спать. Сон лучшее лекарство от любых напастей. Проспал недельку-другую, проснулся, а революции уже и в помине нету…

От Южной бухты и Большого рейда действительно неслась музыка. Торжественно и тяжело звучала медь военного оркестра. Первый командующий революционным флотом новой России гражданин Шмидт совершал объезд эскадры. На многих кораблях Шмидта встречали криками «Ура!». Минный крейсер «Гридень» поднял красный флаг, вышел из Южной бухты и стал на рейде вблизи «Очакова»…

— Слышали, Шмидт захватил офицеров на «Пруте» и держит их в качестве заложников?

— Да разве только их? Задержали и пароход «Пушкин» со штатскими. И всех командиров «Пантелеймона» тоже увезли на «Очаков».

— А вы морскую азбуку знаете? Вон, на «Очакове» уже сигнал поднят: «Имею много пленных офицеров…»

…Шуликов едва поспевал за Владимиром. Его плащ-пелерина развевался по ветру.

— Я знаю, что Шмидт был против восстания. Считал его безнадежным. Но когда понял, что возмущение матросов неизбежно и что Совет большинством голосов решил поддержать выступление, принял на себя командование.

— Откуда у вас такие сведения? — спросил Владимир, хотя уже знал о решении Совета от Александра.