Крымская повесть

— Допустим. Но дело не в этом. Вы, если захотите, найдете немало убедительных слов, чтобы объяснить роль и значение искусства, его призвание делать человека чище, возвышенней, благородней. А мне все чаще приходит на ум другое — может быть, искусство всего лишь попытка уйти от действительности? Я, например, взялась рисовать, пытаюсь даже писать сказки для детей. Человека надо воспитывать смолоду. Казалось бы, куда благороднее? Но для чего мои рисунки и будущие книги, если вокруг царит хаос, поезда уже не ходят, а телеграф не работает? Да и не движемся ли мы назад, к каменному веку? А для меня самой все эти пробы овладеть изящными жанрами — попытка скрыться от собственных неудач и катастроф.

— О себе вы знаете больше, чем могу знать я, — сказал Владимир.

— Естественно. Но — вот беда — никто из нас не видит себя со стороны. Представляю, как был смешон вам Федор Дмитриевич со своим заказом. Но вы, надо думать, сдержали улыбку и приняли заказ. И напишете картины, без которых человечество вполне могло бы прожить. Не так ли? Писатель-психолог, попадись вы ему на кончик пера, сделал бы вас объектом любопытнейших наблюдений.

— Вы сознательно меня дразните? — спросил Владимир.

— И не скрываю этого. Таким образом тщусь возвыситься в собственных глазах. В вас есть что-то очень здоровое, очень нормальное и естественное. Вот лавр. Он растет потому, что так было всегда. Вот море. Оно плещет, как много тысячелетий назад. Это естественный мир. Искусство — оно всегда от лукавого. Думается, вам следует избрать иной путь.

— Мне не нравится разговор.

Надежда промолчала.

Они прошли по Александровской набережной мимо гостиницы «Франция». Встречные невольно останавливали взгляд на Надежде. Пожалуй, в тот вечер она была самой элегантной дамой на вечернем променаде. Впереди уже был виден поворот на Морскую улицу, к дому Симоновых.

— Да вы не нервничайте, — рассмеялась Надежда. — Я ведь знаю, куда вы спешите. Я и сама приглашена к Симоновым. Просто решила помучить вас немного. Ждала, что вы сами признаетесь. Так как же, разве я немного не колдунья? Кстати, могу предсказать и будущее. Вам сегодня не удастся всласть потолковать с Людмилой Александровной. У нее гость. Весьма забавный и бойкий господин.

Владимир был готов наговорить дерзостей, возвратиться в «Оссиану» и сказать Зауэру, что отказывается от заказа, полученного по протекции Надежды. Но уже через минуту был рад, что сдержался. Такая вспышка здесь, на набережной, среди спокойно фланирующей публики была просто нелепой, но говоря уже о том, что Надежда сумела бы с достоинством выйти из положения и смешным, в конце концов, оказался бы он сам.

В саду Симоновых слышались голоса и смех. Это были молодые, свободные голоса. И открытый смех людей, еще не забитых бытейскими многотрудностями и не успевших испытать страха перед жизнью. Мягко светились легкие занавеси беседки, на которых были изображены какие-то диковинные птицы — не то фазаны, не то страусы-недомерки. Неслышный бриз шевелил их. И потому казалось, что птицы бегут, суетливо готовясь к взлету. Воздух был напоен сладковатым запахом отцветающей магнолии.

— Да, может быть, звезды — отдельные миры, населенные подобными нам или иными существами, — слышен был голос Людмилы. — Разумом я это понимаю. Но как хочется иной раз думать, что звезды — просто звезды, что они загадочны и недосягаемы, а свет их ласков и добр. Станете ругать меня за сантименты?

— И не подумаю! — отозвался собеседник Людмилы. — Меня часто называют аналитиком. Но это пустое. Логический склад ума вовсе не предполагает сухости или черствости. Правильнее думать, что люди, лишенные нормальных эмоций, пытаются в качестве самооправдания рядиться в одеяния логиков. Но именно в этом-то поступке логика и отсутствует. В мире есть все: помыслы высокие и низкие, бескорыстие и эгоизм, пальмы и вечные снега. Мы с вами сегодня еще купаемся в тепле, а где-нибудь наверняка бушует непогода и уже идет снег. Мир многоцветен и объемен. В нем много взаимоисключающих начал. Может быть, именно тем он и прекрасен.

Владимир невольно замедлил шаг, но почувствовал, что Надежда тихонько тянет его за руку вперед. Увидел ее взгляд — тревожный, почти материнский. Но это почему-то было неприятно. Ему не хотелось быть опекаемым…

— Ну вот и мы! — громко сказала Надежда, поднявшись по ступенькам в беседку.

Гость Людмилы легко поднялся с плетеного кресла. Учтивый поклон Надежде. Шаг навстречу Владимиру, крепкое рукопожатие.

— Наслышан о вас от Людмилы Александровны.

Из дальнейшего разговора стало понятно, что Александр знаком с Людмилой по Петербургу. Они называли имена общих знакомых, вспоминали концерт Шаляпина, на котором минувшей зимой, как можно было судить, побывали вместе.