Крымская повесть

Но Александр отбросил одеяло и легко поднялся с кровати. Был он смугл, худ, жилист, точен в движениях. Вскоре кровать была застелена, гость сидел на стуле с первым томом популярной книги «Силуэты русских писателей», а сам Александр с полотенцем через плечо, зубной щеткой и бритвенным несессером в руках исчез за дверью. Не успел Владимир просмотреть статью, посвященную Батюшкову, и трагичное, сумеречное его стихотворение «Последний луч таланта пред кончиной», как из глубины коридора донеслось глухое фырчанье примуса. Вскоре возвратился Александр с подносом, на котором стояли две чашки и медная джезва, наполненная дымящимся кофе.

— Чем добирались? — лишь теперь, разливая кофе, спросил Александр. — Выкладывайте, в чем дело?

— Добирался мальпостом. Вот письмо от Людмилы Александровны.

— Пейте кофе, а я прочитаю.

Пока Александр колдовал у стола, заглядывая то в письмо Людмилы, то в какую-то книгу, Владимир, машинально прихлебывая кофе, пытался понять, что изменилось в облике его нового знакомого за неделю, которую они не виделись. И внезапно понял — исчезли фатовские усики.

— Послушайте, — спросил он, — а где ваши усы?

— Сбрить недолго. Отрастить труднее. Вы привезли важные вести. И очень своевременно.

— О двух батальонах, которые идут через Байдары?

— Да, и о них тоже. Сейчас я перестелю кровать. Ложитесь. Вам надо отдохнуть. А я отлучусь на часок-другой.

Владимир вытянулся на жесткой кровати и только теперь почувствовал, что устал до нытья в суставах.

Коридор уже проснулся. В голосистых, как птичник, меблированных комнатах начинался новый день. Кто-то шаркающей походкой прошлепал мимо двери. В дальней комнате звонкий тенор запел знаменитую арию из оперы Аренского «Рафаэль»: «Страстью и негою сердце трепещет, льются томительно песни любви…»

Но из этого ничего доброго не вышло. На верхнем «до» утренний любитель пения сорвался и дал такого «петуха», какой и настоящим петухам не снился.

Так разноголосо утро могло начинаться только в Симферополе — деловом, суетном, переполненном чиновным людом, спешащим в бесчисленные конторы, банки, губернские управы. Симферополь в переводе с греческого — город-собиратель. Пресветлейший князь Григорий Александрович Потемкин, человек решительный, некоронованный правитель страны, воин и мечтатель, талантливый политик и немного поэт, основал этот город в качестве столицы Таврии, призванный объединить весь полуостров. А весь полуостров — это и потонувший в неге Южный берег, где даже зимой иной раз можно ходить в сюртуке, без пальто; это и ветреная, суровая Керчь; это и напоенная запахами хвои земля древнего Солхата, жители которого, лишенные воды, некогда додумались собирать росу в специальные мраморные чаши. Весь полуостров — это еще и желто-горчичного цвета Джанкойские степи, наконец, родной Владимиру Бахчисарай — городок, задремавший на полпути от Симферополя к морю, с узкими кривыми улочками, глинобитными заборами, ничем уже не приметный и всеми забытый. И не вспоминали бы о нем, если бы не пушкинские строки о «фонтане любви, фонтане печальном», в дар которому были принесены и поэтические слезы и цветы…

А в коридоре снова зазвучала ария из оперы Аренского. Пел явно дилетант, хотя и с чувством. Видимо, ему очень уж нравилась ария или же, засидевшись вдали от моря в Симферополе, он размечтался о волнах, море, свободе, которую испытываешь вдали от службы, канцелярских стен и недреманного ока столоначальников. Но вскоре звуки ушли. И свет тоже. На этот раз Владимиру ничего не снилось. А затем пугающе неожиданное пробуждение, как будто ты поначалу нырнул в воду и даже ушел на глубину, но вскоре, как пробку, согласно закону Архимеда, мощные силы вышвырнули на поверхность. Да так оно отчасти и было — Владимира вырвала из сна крепкая рука Александра.

— Пора! Мы опаздываем. Поедете со мной в Севастополь. К ночи должны быть на месте. Там повидаете и Людмилу Александровну.

С извозчиком повезло — за двугривенный добрались до вокзала. У касс никого не было. Билеты продавали только на проходящий курьерский поезд, который должен был прибыть из Москвы через час или полтора.

— Время такое, — объяснил остролицый кассир в пенсне. — Теперь расписание можно не читать. Кто знает, не забастовали ли на какой станции? После войны все в стране идет вверх дном. Ничего, нет худа без добра. Проиграли Крымскую кампанию — крепостное право отменили. Оконфузились с японцами — манифестом о конституции обзавелись. А этот курьерский, думаю, случайно прорвался. Или же специальную паровозную бригаду отрядили. Нашли таких, кому бастовать неохота.

Кассиру было скучно. Он искал собеседников и повода сказать о том, о чем, верно, много думал в последние дни.