Крылов

Московский доктор посоветовал отцу переменить климат и переехать на житье на юг Франции. Отец избрал Марсель».

В девять лет Алеше предстояло уйти в первое большое путешествие.

В Марсель. Во Францию.

Пока вместе с родителями, понятно, — с отцом Николаем Александровичем и матерью Софьей Викторовной.

Дальний путь и привлекал заманчивой неизвестностью, и настораживал ею юное сердце — раньше далее Казани, под крылышком бабушки по матери Марии Ивановны Ляпуновой, Алеше путешествовать не доводилось. А это ведь — в Марсель…

— Ничего, друг Алеша, не робей — так, стало быть, надо. — Отец дружески потрепал сына по плечу, отчего у Алеши чуть не брызнули навернувшиеся вдруг слезы.

Кое-как он справился с ними и кивнул отцу: ничего, мол, я не робею.

Слезы унял, а расставаться с родными местами было все-таки очень и очень грустно. С болотистой речкой, у которой никому не понятное имя — Киша, с семеновской степью в ковыльных зарослях, полной неизвестных шорохов, вскриков, запахов, с крестьянскими мальчишками-сверстниками, с которыми, в подражание Ивану Михайловичу Сеченову, пройден полный курс по изучению строения лягушки… Да что там — с отцом архимандритом Авраамием, если честно признаться, тоже очень жалко расставаться. Хоть и всамделишный поп, толоконный лоб, а все-таки он добрый дед… Ну как же! Собрались вот недавно все почтить приехавшего батюшку. Перед самым выносом на стол Алеша напичкал любимую архимандритом судачью голову черными тараканами. И ничего — только поахали да поохали, да сам благочинный, благословляя трапезу без главного блюда, по-старчески мелкомелко засмеялся, прихихикивая, тем озорство и обошлось. Если не считать, разумеется, запоздалого признания в свершении озорства. Молодой профессор Алексей Крылов открылся в содеянном на 90-летии бабушки. Просил ее рассудить по совести, меру наказания избрать с учетом срока давности. Кто-то из мудрых стариков, помнивших ту трапезу с черными тараканами в судачьей голове, сказал в ответ на чистосердечное покаяние:

— Я тогда же говорил, что виноват ты или не виноват, а выпороть тебя следовало; видели, как ты на кухне вертелся.

— Ничего, не робей, — повторил Крылов старший, осматривая приготовленную в дорогу поклажу, — французы — они народ славный, говорят вот только много, но оттого лично тебе, друг Алеша, один лишь прок — язык их познаешь, а это, попомни мои слова, не последнее дело — знать язык иностранный как свой собственный, уж поверь… Моря, друг Алеша, народы разъединяют, а корабли да знанье языка объединяют их, запомни.

«В Марсель мы ехали через Москву, Варшаву, Вену. В Москве прогостили несколько дней у брата отца, Михаила Александровича. Я как сейчас помню строившийся храм Христа-спасителя, который мы ходили смотреть, так как Михаил Александрович был приятелем строителя, дивились размерам, поднимались по лесам под самый купол, где в то время, не помню какой художник, писал гигантского бога Саваофа… В Мюнхене осматривали какую-то громадную статую, лазили внутрь ее, и в голове нас было восемь человек», — написал Крылов о первом дальней путешествии в дополнение к рассказу «Школьные годы».

И вот он — Марсель, вот оно — Средиземное море, зовущее ласковой, нежной синевой. Разбежаться и…

Но на пути стала ученая тетка — Александра Викторовна приехала в Марсель несколько раньше Крыловых и, судя по решительному обращению к Алеше на французском языке, все время пребывания здесь потратила на то, чтобы с первого дня заставить его учиться.

— Ты знаешь, мой дружок, — говорила ученая тетка, — мсье Руссель очень симпатичный человек, он знает немного русский и он согласился сам провести несколько занятий с тобой, представляешь, как это удивительно хорошо?

О, он представил мсье Русселя — вслух обрисовывать не стал, а то, чего доброго, с ученой теткой худо будет, а и без того на них посматривали с повышенным интересом.

— Что же ты молчишь, ты не рад?

— Рад, мой дружище…

— Алеша, как ты разговариваешь, на нас смотрят… Ужасно.

— Понятно почему: вы, милая тетенька, разглашаете наши тайны по-французски.

— Пет, ты несносен, — заявила Александра Викторовна, но, в который раз подчиняясь логике племянника, произнесла свое определение по-русски.

Тем не менее в октябре 1872 года Алеша Крылов уже сидел за партой в частном пансионе мсье Русселя.

Бойкие, острые на язычок французские сопансионеры — «французята», как называл их Крылов, — попытались было проверить и испытать его на физическую стойкость и крепость духа.

На пальцы, из которых в Алешу выстреливали словами: «Вот дикарь из Сибири», — он не обращал внимания: что же спрашивать с людей, не знающих о существовании достославного города Симбирска… Шесты и приемы покруче были им пресечены в самом зарождении, и французята убедились, что новенький пансионер не робкого десятка.

Таким образом, акклиматизация в незнакомой обстановке, среди новых товарищей произошла быстро и почти безболезненно.