Крылья ужаса. Рассказы

Катя Заморышева тревожно всё-таки посматривала на Куролесова. Он похудел, постарел, и в лице его появилась несвойственная ему «экстремальная серьёзность», несмотря на то что временами он становился как бы лошадью и ржал совершенно по-лошадиному. Это сочетание серьёзности с лошадиностью совершенно убивало Витю Катюшкина.

Тем не менее Заморышева продолжала твердить, что всё идёт «крайне хорошо». И через месяц лошадиность пошла на убыль, Вася Куролесов, правда, бегал по-прежнему, но не ржал, не считал себя временами лошадью и говорил Кате Заморышевой, что он теперь бегает, чтобы сбросить с себя тело.

– Надоело оно мне, Кать, – скулил он ей по ночам, – я, знаешь, когда бегу, тело как бы скидываю. Нету его во мне – и всё!

Катя приподнимала голову с подушки, чуть высовываясь из-под одеяла, и мутно отвечала:

– Пробуй, Вася, пробуй. Далеко пойдёшь…

– Опротивело оно мне, тело. Сколько в нём забот и препятствий, – добавлял Куролесов угрюмо.

Заморышева с радостью чувствовала, что Вася уже почти перестал быть человеческим существом.

Но бегал он теперь ещё интенсивней.

– На звезду только не забеги, Вася, – плаксиво жаловался Катюшкин.

Но вскоре Вася стал поглядывать именно на «звезду».

Слом произошёл неожиданно – Катя сидела за чаем на кухне, а Куролесов вдруг вытянулся (он сидел на стуле) и завыл. Потом бросился на Катю и слегка оттрепал её, как кошку.

Заморышева после этого чуть с ума не сошла от радости. Она опять присела у стола и стала рассматривать Куролесова своими вдруг возбуждённо-чудесными глазами, словно он превратился в некое потустороннее чудовище.

И взаправду, даже внешне за эти мгновения Куролесов переменился: глаза сверкали, волосы встали дыбом, и он в пространстве стал казаться (для глаз Заморышевой по крайней мере) больше, чем на самом деле.

Наступала пора превращений.

Заморышева захлопала в ладоши от счастья.

– Ты, Вася, не бойся, – сказала она, подойдя к своему чудовищу. – Теперь тебе будет легче. Будешь летать к звёздам. Не в теле, конечно. А того, что теперь внутри тебя, не бойся.

И Заморышева ушла, исчезнув навсегда.

– Уехала, видно, ангел наш, – задумчиво говорил Витя Катюшкин, углубляясь в себя и посматривая на водку.

– Уехала, и ладно. Исчезла, скорее, – сурово ответил тогда Куролесов. – Одной высшей дурой на этой земле стало меньше…

Катюшкин икнул и выпучил глаза:

– Не понял, Вася. Повтори.

– Кто бы она ни была на самом деле, не твоего это ума, Витя, – оборвал его Куролесов.

Но Катюшкин уже стал побаиваться своего друга.

– С тобою теперь дружить трудно, Вася, – как-то сказал он ему на прощание. – Хоть и люблю я тебя, старик. Иногда буду заходить. Ты ведь уже и не напеваешь своё заветное:

У меня на кухне лягушка живёт,
Сыро и тямно – так чего ж ей не жить…

Неужели с этим кончено, Вась, а? – жалостливо спросил Витя на пороге.

Через месяц после этого «прощания» Катюшкин заглянул всё-таки к Куролесову. Ахнул, не узнал его – и хотел убежать.

Куролесов тем не менее успел заключить его в свои объятия.

– Не уходи, друг, – сказал он, странно дыша в лицо Катюшкина.

Ошалевший Витя спросил только:

– Почему?

– Вить, прошу тебя, может быть, ты будешь моим домашним котом, а? Я тебя гладить по спинке буду, рыбку давать… Не обижайся лишь…

Катюшкин взвизгнул, вырвался из Васиных объятий и утёк.

А Куролесов стал часто, задумавшись, глядеть на небо и звёзды, сидя у окна.

Но что поразило Катюшкина особенно, так это не просто внешний вид Куролесова, который вроде бы оставался почти прежним, а его глаза, радикально изменившиеся и ставшие безумными без сумасшествия, сверхбезумными, можно сказать. После такого посещения Катюшкин уже не решался даже видеть Куролесова, и вообще его мало кто теперь видел.

Предлагаем теперь некоторые записи, точнее, отрывки из записей Куролесова.

Записи Васи Куролесова

(в тот период, когда он бегал, как бы скидывая с себя тело)

Я бегу, бегу, бегу… во время бега вот что мне ндравится: во-первых, мира нет, одно мелькание, во-вторых, тело как будто, хоть на время, сбрасывается. Я ж бегу, как лошадь, всё сшибаю по пути, надысь девчонку, дуру, почти затоптал. Она, говорят, долго ругалась мне вслед.

Тошно. Тошно на земле мне, ребяты. И лошадью когда был – ещё тошнее было. Хотя я бабы той до сих пор боюсь. Кто она была? Куда она меня уносила? Заморышева Катька, та знает, та всё знает, только молчит… Рта не откроет, затаённая. А мне-то каково – всё беги, беги и беги… На тот свет или ещё куда, что ли, разбежаться и… разом!

Но смерти я боюся. Умрёшь и не тем станешь, кем хочешь. Я, Вася Куролесов, может, хочу звёздным медвежонком стать (и луну обоссать, как в стихах сказано) – а глядишь, мне и не дадут.

Катька, Катька – кто ты? Ну, та баба – ладно, понесла меня в ад и исчезла. А ты, Катька, ведь рядом (на ту бабу и внимания не обратила, когда я тебе рассказал), слова страшные и непонятные говоришь, а сама как невидимая…