Крылья ужаса

За день до этого скорбного события Люда попала с приятелями в отключенную подмосковную деревню, где во тьме сада у речки они пели разрывающие душу русские песни, и потом неожиданно читали стихи Блока о России. И все-таки, несмотря на присутствие России, сам мир этот, планета, казался Люде подозрительным чуждым, словно в чем-то он существовал по какой-то дьявольской программе. А Россия, ее родная Россия — в ее глубине, в ее тайне — была явно нечто другое, чем этот мир, хотя внешне она как-будто входила в него, как его часть.

И вот теперь она стоит перед могилой, и от Лени виден только этот абсурдный комок.

— Господи, что за бред — думала она. — Какое отношение имеет к Лене эта мерзкая зола, эта пыль в кульке?!.. Сейчас его душа, его внутреннее существо в ином мире, может быть, он по-своему видит нас, но не дай Бог, если там так же бредово, как и здесь.

Возвращались после захоронения вразброд.

Но Людой все больше и больше овладевало глубинное чувство собственного бессмертного «я», скорее не чувство, конечно, а просвечивалась внутри сама реальность этого вечного, великого, бессмертного «я» — ее собственного «я». И хотя это «я» только чуть-чуть провиделось сквозь мутную оболочку ума и сознания, Люда чувствовала, что это есть, что это проявится. Хотя бы на время, хотя бы частично, и тогда весь этот так называемый мир обернется нелепо-уродливой тенью по сравнению со светом высшего, но скрытого «я».

И Люда лихорадочно искала, и находила здесь точку опоры.

— Господи, — думала она, возвращаясь. — Ну что значит весь этот мир!?

Пока есть мое вечное «я», от которого зависит мое бытие, какое мне дело до мира, — на том, или на этом свете, какие бы формы он не принимал. Если есть высшее «Я», значит, есть и я сама, и всегда буду, потому что мы одно, а все эти оболочки, тела, ну и что? И хоть провались этот мир или нет — это не затронет высшее «я», и потому, какое мне до всей этой Вселенной дело?!

И безграничное, всеохватывающее чувство самобытия захлестнуло ее. Она поглядела издалека на кладбище. «Какой бред» — почти сказала она вслух.

Все для нее как бы распалось на три части: на так называемый мир, далее — родная, но непостижимая до конца Россия, и, наконец, ее вечное «я», скрытое в глубине ее души…

С этого момента произошел сдвиг.

V

Правда, одна история, случившаяся сразу после смерти Лени, немного закрутила ее.

Ее прежние любимцы, люди, сдвинутые чуть-чуть за свое бытие, то и дело попадались ей. И вот один из них действительно поразил ее. Человек этот был уже в годах и обуянный желанием остановить время. Имел он в виду, конечно, свое собственное время, для себя, а не претендовал, чтоб остановить время в миру, что, доступно, понятно одному Брахману… точнее Шиве: для искоренения всего, что есть.

Чего только не вытворял этот человек! Был он совершенно одинокий и даже полуобразованный, но Люду умилял своими высказываниями о том, что и к концу жизни отдельного человека — и особенно к концу мира — время страшно ускоряется, и будет ускоряться все быстрее и быстрее, так что перед всеобщим концом люди будут ощущать свою жизнь как пролетевшую за один миг. Но что есть-де способы время это замедлять и тем самым оттеснять себя, потихонечку, стук за стуком, от гибели, от черты-с! — покрикивал он на самого себя.

Впервые рассказал он ей все это после соития, за бутылкой водки, когда Люда прикорнула у окошечка с геранью, и солнце опаляло сладостный старо-московский дворик с лужайками и ленивыми котами.

Люде все время вспоминались стихи:

Как ударит в соборе колокол:
Сволокут меня черти волоком
Я за чаркой с тобою распитой…

Но за возможность «останавливать» время она жадно уцепилась.

— Ух, какая ты ненасытная — удивился он ей тогда. — Я в твои годы об этом еще не думал…

И от изумления он осушил залпом стакан горьковато-пустынной водки. «Вот народ-то пошел — пробормотал он потом — как за жизнь хватаются, даже молодые!»

Люда, не откладывая, погрузилась в его способы. Но, благодаря своей змеиной интуиции, почувствовала не совсем то. Да, кой-чего можно было добиться, и даже эффективно, и как маленький подарок такое можно было использовать, но все же это не то, что надо, чтобы прорваться не только в «вечность», но хотя бы в какую-нибудь приличную «лительность».

Она поняла, что ее любимцу не хватает тайных знаний, а одной самодеятельностью здесь не поможешь.

Тогда она еще решительней пошла по новому пути. В Москве уже существовали довольно закрытые подпольные кружки, которые изучали и практиковали восточный эзотеризм, особенно индуистского плана, и Люда быстро нашла к ним дорогу.

И она увидела насколько все сложно, и просто и не просто одновременно, и насколько все взаимосвязано и какую высокую, хотя и не видимую для мира квалификацию надо иметь, чтобы разрубить смертный узел…

Но несмотря на все учения, она, как и многие другие, шла каким-то своим, неведомым путем, словно реальность ее бытия преображала все существующее в чуть-чуть иное, свое…

VI