Крылья нетопыря. Часть II. Трон из костей

Дальше разминалась шея, грудные мышцы, тазовые и ноги.

– Сегодня тренируем силу удара на балде, – заявил Ратибор.

Балдой назывался кожаный мешок с песком, который висел под козырьком старого амбара, что отец Добронрава выделил для воинских упражнений. Мешок крепился только сверху, поэтому по мере того, как по нему наносились удары, начинал раскачиваться из стороны в сторону с каждым разом всё сильнее. В конце концов, его движение становилось настолько размашистым, что, когда меч сталкивался с балдой, клинок отскакивал. Вместе с Добронравом.

Но это действительно походило на послабление, потому как Ратибор мог объявить вместо балды поединок. Ощущения при столкновении с тренировочным мечом наставника были примерно такими же, как и с мешком, – тупая вибрация, отсушающая всю руку до плеча, – так ещё и удары сыпались со всех направлений.

– Какой меч брать? – спросил мальчишка.

– Полуторник.

– Спасибо! – Это тоже было своего рода послабление. Полутораручный меч при желании можно было держать как одной, так и двумя руками, что экономило силы. Одноручный приходилось держать только в одной. А если она уставала, то перекладывать в другую, что помогало совсем ненадолго. Двуручник одной рукой удержать уже не получалось вовсе. Даже несмотря на то что деревянный бастард был значительно легче своего боевого аналога, из-за его длины при столкновении с балдой меч вылетал из рук, если держать его в одном кулаке. Да и если двумя – обычно тоже.

Короче, биться с балдой полуторником Добронраву было удобнее всего.

Взяв меч обратным хватом – клинком к низу, мальчишка потащился к снаряду.

Из кухонь высыпала ребятня черни. Мальчишки и девчонки лет по двенадцать, как и Добронрав. С заливистым смехом они принялись охаживать друг друга мокрыми полотенцами и дружески обзываться.

Добронрав стоял перед балдой и с обидой смотрел на них. Деревянный клинок лежал в руке вдоль предплечья.

Из окна кухни высунулась челядинка. Она была вся красная и потная. Волосы торчали в разные стороны из-под засаленного цветастого платка. Баба пригрозила ребятне кулаком и отправила воды натаскать. Те двинули к колодцам всей толпой, всё ещё смеясь и сражаясь на ходу.

Добронрав вздохнул и от души врезал балде по диагонали.

Следивший за ним Ратибор грустно покачал головой.

* * *

В горнице было душно. Царили пряные запахи приправ, жаркого и пива. Пиво лилось рекой. Рекой же лились тосты, здравицы и славления. Славили, конечно же, главного виновника торжества – Велюру Богумиловича, собственноручно завалившего на сегодняшней охоте могучего тура.

Велюра и сам здорово смахивал на быка. На толстой широкой шее сидела крупная голова с красным носом картошкой и бородой лопатой. Крепкими, похожими на волосатые сосиски пальцами он разрывал мясо и молодецки бросал в рот. Тут же подхватывал большую пузатую кружку, сделанную на манер бочки, и выливал в глотку сразу половину. Потом он выкрикивал что-нибудь навроде: «Всё равно в земле лежать, дай за титьку подержать!» — и хватал жену жирными руками. Та безропотно сносила, ожидая, когда муж успокоится или отвлечётся на что-то другое.

Столы стояли покоем[1]. Между ними дудели в жалейки с сопилками и били в барабаны личные скоморохи Велюры. Сам Велюра был лихоборским боярином, да не из последних. Он ходил в славные сражения, ещё когда Владимир – нынешний князь Лихобора – от мамкиной титьки оторваться не мог. Ратными подвигами и лихостью Велюрка Твердолобый заслужил наследственный титул и всё своё немалое состояние. А Твердолобым его окрестили потому, что по молодости Велюра любил врубаться с двумя секирами в стену щитов. Он цеплял одним топором за один щит, другим за другой и рвал их в стороны. А после тотчас же бил головой в нос кому-нибудь из щитников. Бил много и часто, пока однажды не получил копьё с той стороны. Выжил, какое-то время, наученный горьким опытом, одёргивал себя и берёгся. А потом махнул рукой и заработал головой с ещё большим азартом.

После четвёртого тяжёлого ранения, когда через полгода он наконец-таки смог ходить не под себя, Велюра Твердолобый понял, что пора остепениться. Так он сошёл на мирную землю и стал Велюрой Богумиловичем – богатым и уважаемым боярином Лихобора.

– Что, малой, гордишься?

Добронрав согнулся под тяжестью мясистой пятерни, которая легла ему на плечо. Посмотрел наверх. Мужик был смутно знаком, но ни имени, ни того, кто он вообще такой, Добронрав не вспомнил. И на всякий случай кивнул.

Мужик сел рядом. Поёрзал, удобнее устраивая задницу на лавке, а потом стукнул по столу здоровенной кружкой, каку самого Велюры.

– Да, таким папкой можно гордиться.

Добронрав понял, что опять надо кивнуть, и кивнул. Хотя на самом деле он совершенно не понимал: чем тут можно гордиться? Жрать в три горла, пить, как не в себя, и прилюдно выказывать неуважение к своей женщине? Или с толпой дружков загонять единственное животное, которое в панике отстало от своих? Может, когда-то отец Добронрава и был великим воином, но сейчас всё его величие ушло в величину языка.