Крылья

Но все кончается, закончилась зима, и Саша впервые в жизни увидел живых журавлей. Собственно, зима и не была такой уж страшной, дров было полно, за ними даже не надо было ходить в лес, в бабкином дворе не умещалась гора досок, собранных ею, с поваленных окрестных заборов, еды было вдоволь, даже старый и беззубый дворовый пес питался козьим молоком, с добавленным туда маслом, Саша заметно подрос и даже несколько располнел, у него появилась привычка завязывать свои длинные волосы шнурком на затылке, чтобы не падали на глаза во время чтения и в своей, ставшей коротковатой ночной тунике и латаных валенках на босу ногу, он напоминал то ли аккадийского пастушка, то ли деревенскую девочку, весело и радуясь весеннему солнцу, снующую по двору, по хозяйственным надобностям. Бабка же абсолютно не изменилась, она была совершенно такой же, что и девять месяцев назад и казалось, что и через 90 лет она будет все так же торчать в углу между домом и козьим сараем, в том же платье, в том же платке, в тех же раздолбанных туфлях и бубнить себе под нос, и жестикулировать, беседуя то ли сама с собой, то ли с козой, то ли с только ей видимыми существами.

Впрочем, за эту зиму Саша тоже приобрел привычку разговаривать сам с собой. Разумеется, он не мог читать Мирбо или де Сада, но кое–что из Жюля Верна, кое–что из Эдгара По и французские журналы мог. В процессе чтения он обнаружил, что способен воспринять примерно треть страницы сразу. Но при этом возникли трудности с проговариванием, он начинал забывать, как произносятся те или иные фонемы. Тогда он начал читать вслух и повторять прочитанные тексты по памяти, просто для развлечения. Забавные, наверное, разыгрывались сцены долгими зимними вечерами в заваленной снегами хате — бабка, бубнящая у печи «Отче наш» и Сашуня, декламирующий пересыпанные галльскими скабрезностями пассажи из порножурнала.

Весна вступила в свои права, а затем и лето. Все больше и больше времени проводил Саша в лесу, всматриваясь, вслушиваясь в тайную жизнь вовне и в тайную жизнь в себе. Все глубже тонули в прошлом лица родителей, шум большого города, многоголосица телепрограмм. Не чувствуя, не понимая, не осознавая, Саша все дальше и дальше уходил от людей, которые не были ему нужны. Он не успел войти в человеческое общежитие, когда оказался насильственно отброшенным от его двери и теперь не ощущал никакой потери, ему нечего было терять. Все ближе и ближе подходил он к самому себе, экстерном преодолевая путь, на который другим людям требуется вся жизнь, входя во зрелость прямо из младенчества, без детства, без отрочества, без юности, все явственнее прозревая то тайное лицо, на которое другим людям лишь мельком удается бросить взгляд на пороге смерти.

Минул его шестой день рождения, он его просто не заметил, ровно, как и бабка, плавающая в аквариуме своего безумия. Приперся какой–то древний дед из числа соседствующих живых мертвецов и, опираясь на клюку, щуря полуслепые глаза, спросил, — Ты чья, девочка?

Разумеется, Саша знал, что он — мальчик. Но вокруг него не существовало никаких стимулов, которые могли бы кондиционировать его половую роль. Стараниями родителей он был напрочь лишен обычного для ребенка сексуального любопытства, связанного с сексуальными запретами, на основе которого и формируется половое самосознание. Эмоционально он не ощущал себя ни мальчиком, ни девочкой, а просто — Сашей, Сашуней. Притом, его половой аппарат развивался вполне нормально, но ему не удавалось идентифицировать физиологические его проявления, как сексуальные. Рассматривая картинки в альбомах, он получал удовольствие, но никак не связывал его с сексом. В свое время ему было так же приятно смотреть на маму, стоящую под душем, от нее исходило тепло, любовь, она была красивой и доброй. Глядя на свой член, он точно знал, что такая же штука, только побольше, была и у папы, но совсем не был уверен, что дед, назвавший его девочкой, имеет такую же. Будучи знаком с «Сексологией для самых маленьких», он знал, что мужские и женские органы связаны с деторождением, но никто никогда не говорил ему, что они еще и доставляют удовольствие.

В заброшенном лесу, в нескольких километрах от города, корчащегося в судорогах похоти, страха и жадности, существо, пришедшее в мир для любви, в играх с самим собой приобретало черты демона, теряя свою человечность.

Глава 3