— Еще бы! — сказал Джон, глядя на открытый мотор. — Какие уж тут девушки! Скорее змеиное гнездо или логово ежей.
— То-то! — сказал Болт. — Сила! И заметь (он понизил голос), сколько денег на нее ухлопано.
И они сели в машину, и Болт долго нажимал на какие-то штуки, пока она не сорвалась с места и не ринулась вперед. Джон опомниться не успел, как они пронеслись через дорогу, на Север, и проехав какие-то пустоши, разделенные проволокой, оказались среди стальных домов.
КНИГА ТРЕТЬЯ
ДУХ ВРЕМЕНИ
Чем меньше люди знают, тем тверже верят, что их приход и их часовня — истинные вершины, к которым карабкаются в муках цивилизация и философия.
Бернард Шоу
И мне приснилось, что Болт привел Джона в большую комнату, вроде ванной, такие гладкие были в ней стены, и столько стекла и металла, и все пили какой-то напиток, похожий на лекарство. Видимо, люди эти были молоды, и девушки походили на мальчиков, а мужчины — кроме тех, конечно, у кого росла борода — на женщин.
— Почему они сердятся? — тихо спросил Джон.
— Они не сердятся, — ответил Болт. — Они спорят об искусстве.
И он поставил Джона посреди комнаты, и сказал:
— Глядите! Вот этого типа обработал мой папаша. Надо вправить ему мозги. Начнем с чего-нибудь такого… ну, этакого…
Присутствующие посовещались и решили, что первой споет Викториана. Когда она встала, Джон подумал было, что это школьница, но, приглядевшись, понял, что ей под пятьдесят. Она надела маску с красным носом и одним прикрытым глазом, словно подмигивающим раз и навсегда.
— Великолепно! — закричала половина гостей. — Чистая Пуритания!
Но другая половина, в которую входили все бородатые, поджала губы и подняла носы. Викториана запела, подыгрывая на игрушечной арфе, издававшей чрезвычайно странные звуки, и перед Джоном мелькнул было остров, быстро сменившийся людьми, похожими на его отца, и на лорда Блазна, и на управителя, только все они кривлялись и были в клоунских костюмах. Потом появился цветок в вазоне, и песня оборвалась.
— Превосходно! — сказали гости, носившие имя Снобов.
— Ну, как? — спросил Джона молодой Болт.
— Понимаете… — начал Джон, не зная, что ответить, но Викториана сбросила маску и ударила его по щеке.
— Так ему! — сказали Снобы. — Что-что, а удаль в ней есть! Мы не всегда согласны с тобой, Викки, но в смелости тебе не откажешь.
— Преследуйте меня! — визжала тем временем певица. — Бейте меня, садист! Мещани-и-ин! — и она зарыдала.
— Простите, — начал Джон, — я, собственно…
— А пела я хорошо! — рыдала Викториана. — Всех великих людей преследуют, пока они живы… меня пре-пре-преследуют… значит, я великая!
— Что, нечем крыть? — возликовали Снобы, а Викториана выбежала из комнаты.
— Надо сказать, — промолвил один из них, — песенка ее… тогось…
— Да уж, слушать противно, — поддержал его другой.
— Ей бы и съездить по морде, — предложил третий.
— Избаловали! — пояснил четвертый. — Перехвалили, вот в чем беда.
— То-то и оно! — откликнулся хор.
— Может, кто другой споет? — сказал Болт. — Я! — закричали человек тридцать, и тот, кто кричал громче всех, вышел на середину комнаты. Он был из бородатых, в красной рубахе, в шортах крокодиловой кожи, и держал большой барабан. Ударив в этот барабан, он стал извиваться, глядя на всех огненным взором. На сей раз Джон острова не видел. Ему показалось, что он в зеленой тьме, среди переплетенных корней и мохнатых лиан, шевелящихся, как змеи. Тьма сгущалась, дышало жаром, корни сплелись в огромный непотребный комок, и песня оборвалась.
— Да, — сказали все Снобы, как один, — истинно мужское искусство.
Джон огляделся и увидел, что сами Снобы, холодные, как огурцы, спокойно курят и пьют свое лекарство. «Какие, однако, чистые люди», — подумал он и устыдился за себя.
— Ну, как? — спросил бородатый певец.
— Я… я не все понял… — отвечал Джон.
— Ничего, поймешь! — сказал певец и грохнул по барабану. — Крутись, не крутись, а этого ты и хотел.
— Нет, нет! — вскричал Джон. — Вы ошиблись, честное слово. Это выходит, у меня всякий раз, а хочу я другого.
— То есть как?
— Если бы я хотел этого, я бы не горевал, когда так выходит. Ну, скажем, если ты голоден, ты же не огорчишься, когда тебя накормят. И я не пойму…
— Не поймешь? Давай объясню.
— Я думал, вам не нравится лорд Блазн потому, что его песни вызывают этих… темнокожих.
— Так оно и есть.
— Чем же лучше с темнокожих начинать? По лаборатории пронесся тихий свист, и Джон догадался, что ляпнул глупость.
— Ты что? — грозно спросил бородатый. — Значит, я пою про этих девок?
— Мне… мне померещилось… — залепетал Джон.
— Ясно, — сказал певец. — Не отличает искусства от порнографии, — и, подойдя к Джону, он плюнул ему в лицо.
— Так его, Фалли! — воскликнули Снобы. — Поделом!
— Грязная тварь, — сурово определил один из них.
— Что говорить, Пуритания! — вздохнула девица.