Крутые перевалы

Пошел я в сельсовет, Председатель Тимофей Геджеван сразу не принял. Сказал обождать. Занят, мол, сейчас делами срочными, погулять надо...

Часа через два лишь попал на прием.

Председатель с озабоченным лицом все бумаги перекладывает на столе да солидно откашливается. Выслушал холодно, равнодушно. Взял паспорта — мой и жены Любы. Вертит документы в руках так и этак, вроде они колючие, читает-перечитывает да все поглядывает искоса на меня. Задает те же вопросы: где был все эти годы, чем занимался, какими дорогами-стежками топал...

Рассказал, в каких странах побывал, где работал в поисках заработка.

— Ладно! Загляни, Побережник, завтра, — сухо сказал председатель и встал, давая понять, что разговор окончен.

На следующий день утром пришел опять. Заполнил бланки на прописку, отдал их с паспортами секретарю сельсовета. Через несколько дней узнаю: жену прописали, а мне отказано...

— Не знаю, по какой причине, — пожал плечами председатель. — Иди в Хотин, Побережник, выясняй. Я тут ни при чем. Им там виднее...

Пришлось идти двадцать километров «своим ходом» в район. Направили в милицию.

По-человечески отнесся ко мне оперуполномоченный Амосов. Выслушав мою историю, успокоил, сказал, что все будет в порядке. Волноваться, мол, не нужно. И действительно, все было потом так, как заверил Амосов. Меня прописали. С тех пор всегда с благодарностью вспоминаю этого чуткого человека. В трудные минуты не раз он меня морально поддерживал. Недаром народная пословица говорит, что «самый верный друг — это друг в нужде». Одни слепы глазами, другие — сердцем. Этого о нем не скажешь. Припоминаю такой случай.

Как-то рано утром шел я на работу. Назначили меня в садоводческую бригаду колхоза. Взял с собой хлеба да пару луковиц. Это был мой завтрак, обед и ужин...

Возвращаюсь вечером домой и несу в узелке обратно харчи. На душе тяжело, кусок в горло не лезет, словно он из одних остей.

Вдруг кто-то окликает:

— Побережник?

— Я.

— Откуда бредешь?

— С работы. В колхозе вот тружусь.

— А что несешь?

Я замялся.

— Обед свой. Аппетита что-то нет... Не хочется есть...

Посмотрел строго на меня Амосов, покачал головой:

— Так, друг, нельзя! Возьми себя в руки. У тебя семья. Все перемелется, уладится. Не надо унывать. Не будешь есть и отдыхать, совсем свалишься.

Он посмотрел на часы и пошел меня проводить. Моросил мелкий дождик. Небо хмурое, скучное, как осенью. Стаями кружились вороны. Казалось, сквозь тучи никогда не пробьется солнце, но до холодов еще далеко.

Поделился я с ним своими горестями и печалями. Рассказал о людской черствости, об отношении прохладном ко мне руководителей колхоза.

Хоть и прописали меня в селе, признали, что я вроде «благонадежный элемент», но правленцы не спешат дать подходящую работу.

— Сколько раз просил председателя дать мне работу шофера грузовой машины. Она больше по плечу моему, знаю машину хорошо. Но он все тянет, обещает, а за глаза людям говорит:

— Завод еще не выпустил той машины, на которой Побережник будет работать. Не дам ему, босяку, баранку крутить. Накрутил он, видать, уже где-то на стороне делов всяких...

Амосов слушает, молчит.

— Ущемляет как только может. Потому что случайным элементом в колхозе считает. Не желает, чтобы я больше заработал. Направил в садовую бригаду на разные работы — обкапывать деревья, обрезку делать, стволы известкой белить, химикатами опрыскивать, мусор убирать... Любую работу могу и готов выполнять, но надо же как-то и о человеке подумать.

Оперуполномоченный терпеливо слушал мой излияния, все то, что наболело на душе, сочувственно покачивая головой.

— А партийная организация колхоза знает об этом?

— Знает. Обратился к секретарю Евтихову. Таким же холодом веет. Раздраженно процедил сквозь зубы: «Надо кому-то и в садовой бригаде работать. А то норовят все сразу в дамки. Нужно и пешкой побыть!»

Жена вконец измучилась, умоляет:

— Сема, уедем отсюда! Нет сил больше терпеть. Мы здесь вроде всем глаза мозолим. Своего угла нет. Уедем. Добра все равно не будет. Разве свет клином сошелся?

— Нет, Люба, — говорю ей, — отсюда никуда не двинемся. Я тут на свет появился, вырос. Здесь отец в земле лежит, дед и бабушка. Но сознаю, что Люба права. Вот такая веселая жизнь у меня, товарищ оперуполномоченный...

Поделился с ним мыслями, что надо бы свою хату ставить. Но как приступить, где средства взять, — ума не приложу. Обратился опять в сельсовет, к председателю за помощью, а он такой разговор повел:

— Негде жить, говоришь? Помощи просишь? Оно, конечно, подсобить тебе надо. Но знаешь, Побережник, как с материалом нынче трудно. Все строятся. Да и с транспортом плохо. Пойди к председателю колхоза. У них машина на ходу...

Однако не торопились ни в сельсовете, ни в колхозе с помощью. Правда, разрешили в карьерах за селом бутовый камень брать под фундамент. Но на плечах много не унесешь. А перевезти нечем — транспорта не дают.

Было тяжело. Недоверие ко мне, как цепкий бурьян, пустивший глубоко корни в землю, упорно держалось...