Читаем Крутизна полностью

Тетя Катя, видя такую дружбу, однажды без ее ведома приказала перенести и койку, и все ее вещи в многоместную общую комнату — чтобы кто дурного чего не подумал. Но было уже поздно: из двадцати возможных я набрал девятнадцать баллов, а через год мы пошли в загс.

<p>Мы — машинисты</p>

Не мечтал быть машинистом в детстве. Поезда, особенно паровозы, страшили. Сидишь в кино на полу под самым экраном — с передней скамейки согнали парни. «Кыш отсюда!» — усядутся с девками да еще тебе на голову семечную шелуху сплевывают, — а любой киножурнал с паровоза начинался. Приближается, приближается он к краю экрана — прямо на тебя несется, — голова вжимается, вжимается в плечи… И когда грохочущая, несущаяся с дымом, паром машина заполнит весь экран да еще ка-а-ак свистнет… Закроешь глаза и ждешь страшной участи.

Боялся, пока живой паровоз не увидел. Сосед, дядя Петя, должен был вечером ехать на станцию сдавать сенопоставки, пригласил меня.

Сбегал к матери на ферму, отпросился. Тетя Мотя, жена дяди Пети, в узелок еды нам приготовила на двоих. Собрались у прогона подвод двенадцать.

Хорошо на возу ехать: колеса поскрипывают, в небе звезды покачиваются; мужики кто песни поет, кто лошадь материт. Дядя Петя потихоньку выводит неизвестную мне мелодию:

Но спят усачи-гренадерыВ равнинах, где Эльба шумит,Под снегом холодной России,Под знойным песком пирамид.

На станцию я приехал в мокрых штанах: с воза-то слезать надо, а к краю подползти — свалишься. Так и уснул. Сполз на станции в руки дяди Пети, а он смеется:

— Ну, брат, если в том месте, где лежал, пробу на влажность возьмут — домой с возом придется ехать. А так — лошади соленое лучше любят.

Я набычился и чуть не плакал.

— Ничего-о, высохнет, пока до весов дойдет очередь, а сейчас пойдем, я тебе паровоз покажу! — взял за руки и повел через рельсы.

На станции пахло гарью и шпалами. Паровоз прибыл с вагонами и пыхтел: «Пуу-фу, пуу-фу, пуу-фу…»

— Дядя Петя, а он с рельсов соскочить может? — спрашиваю.

— Счас мы узнаем, — и повел туда, где паровоз остановился, а чумазый человек спустился с него вниз и лил из масленки в железные ящички посредине колеса черную смазку.

— Скажи-ка, браток, — парень вот спрашивает: может ли паровоз соскочить с рельсов?

— Может, если рельсы лопнут, а так куда он денется: видите, гребни какие между рельсов входят. — Посмотрели, как колеса между рельсами помещаются, и даже я понял, что не соскочит…

А лет через шесть недалеко от этой же станции Гаврилов-Посад я в ужасе закричу среди ночи.

Поеду к брату. Он будет учиться в московском военном училище.

В какой стороне Москва, я знал: в войну в той стороне осенними ночами плясали красные шарики — Москва защищалась при налетах.

Увидел поезд, паровоз у которого к Москве стоит, прыгнул на ступеньки вагона — вагон закрыт, на ступеньках неудобно.

Хотел между вагонами — там брезентом загорожено. Полез на крышу. Положил сумочку, где для брата подарки были, посиживаю. И вдруг вагон падать начал.

Поползла моя сумочка — потянулся за ней и сам поехал. Ухватился за какую-то крышку: голова вниз, левой рукой в крышку уперся, а меня тянет, тянет… в темноту и страшный грохот колес.

— Ма-ма-а! — закричал от ужаса, и вагон начал выпрямляться.

Как мне тогда было знать, что наружный рельс над внутренним в кривых участках пути может возвышаться до 150 миллиметров?

Когда беспризорничал, тот случай учитывал. А по крышам от головы до хвоста поезда бегом бегал. От хвоста к голове состава бежать нельзя: ветер встречный, и вагон, на который прыгаешь, от тебя убегает. Прыгнешь — между вагонами угодишь. А зимой совсем плохо: на вагонах замерзнешь. Машинисты выручали. Придумаешь жалостливую историю про свою жизнь — и довезут, и накормят.

Но чтобы самому поехать машинистом когда-то — не думалось: рычажков, краников, трубочек, манометров столько на паровозе — не запомнить. Гудит огонь в топке, а уголь валится, валится… Это видно, когда помощник чугунную двустворчатую дверцу откроет. То ли водой, то ли воздухом уголь по топке разбрасывает. Иногда помощник лопату берет — в уголки уголь кидает. Ничего-то в будке не слышно.

Семафор когда открыт, помощник или машинист руку поднимает. Вот и все познания о работе паровозных бригад были.

…Подходят к концу занятия в школе машинистов. По восемь часов в день — схемы, неисправности, схемы, неисправности…

Все заявления написали, кто в каком депо хотел работать, сфотографировались на общую фотокарточку всей группой. Художественная самодеятельность дает прощальный концерт.

Теперь, перебирая семейные фотокарточки, жена чуть ли не каждый раз говорит дочери:

— А этот альбом, Леночка, папе подарили за мастерство исполнения «Амурских волн»!

И дочь просит:

— Пап, ну спой хоть раз свои «Амурские волны»!

— Нельзя их теперь так исполнить, — смеюсь в ответ. — Для этого надо собрать 60 человек, выпить на троих по бутылке вина и выставить всех на сцену душного зала…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии