Крушение надежд

— Говорить о литературе — это значит говорить о политике. В предисловии у вас написано: «Муторная инерция, которая существует в журналах и издательствах, ведет к возникновению раздутой всеобщей ответственности за „шутку“ литературы, не только не умеющей быть такой, как надо, но даже такой, как вчера. Эта всеобщая „ответственность“ вызывает состояние застойного тихого перепуга, стремление подогнать литературную „шутку“ под ранжир. Внекомплектная литература обречена порой на многолетние скитания и бездомность…» Почему вы пишите «штука литературы»? Тут проступает голос Аксенова. Мы имеем лучшую литературу в мире по честности, по нравственной высоте. А вот прочитав этот альманах, видишь какое-то исчадие ада. Мы, коммунисты, будем протестовать. В сборнике участвовали диссиденты, поэтому у них там есть политические ошибки, которые граничат с преступлением. Они заявляют, что у нас в стране есть гонимые писатели. Как это можно понять? Нет у нас гонимых писателей.

— А Солженицын, а Пастернак, а до того Бабель, Мандельштам и еще десятки других, они не гонимые писатели? — раздался громкий вопрос.

— Мы изгнали их из Союза писателей, потому что не признаем их, они не писатели, а продажные шкуры. А какие «литературные перлы» у вас в альманахе написаны! Про Выставку достижений народного хозяйства: «Быка с мудями вы лепили»! Это литература? В целом там есть четыре основных направления: приблатненность, издевательство над народом, сдвинутое в западную сторону сознание и секс. Получается зловещая картина.

Первый вопрос Анатолия Алексина к составителям был:

— А вы уверены, что об этом вашем альманахе не пронюхали иностранцы?

Писатель Грибачев, реакционер, крикнул:

— Если этот альманах выйдет на Западе, надо будет всех авторов поставить лицом к народу. Пусть ответят, и пусть полетят их головы.

Кузнецов потребовал:

— Принесите в Союз все экземпляры.

— Не принесем, они у вас пропадут.

Этот отказ напугал Кузнецова, за это партийные власти могли всыпать ему самому, он зашипел:

— Одумайтесь, откажитесь от саморекламы и шумихи. Я уверен, что альманах будет напечатан на Западе. Вы понимаете, что произойдет, если альманах попадет на Запад? Меня поражает аполитичность этих наших писателей. Под маской аполитичности среди нас могут появиться открытые провокаторы. Недаром среди авторов альманаха нет ни одного члена партии. Да еще те, кто уезжают из страны, могут повезти информацию о нем и о нашем собрании в свой любимый Израиль.

— Ах, Феликс, вот до чего ты договорился! Хочешь обвинить нас в сионизме, шьешь нам дело?

Опять горячо критиковал метропольцев Анатолий Алексин:

— Что это за детская сказка Алеши Гинзбурга «Воронье царство»? Разве так надо писать для советских детей? Чему он их учит? Никого у нас не заставляют каркать по-вороньи, это клевета на нашу страну. Автор сам каркает на нее и клевещет.

— Это ты, Алексин, сам больше всех известен тем, что каркаешь по-вороньи! — крикнули ему с места.

Заседание, с громкими криками и полемикой, длилось четыре часа.

Через неделю один экземпляр «Метрополя» корреспонденты передали в Америку, и там он был срочно растиражирован издательством «Артис» и выпущен в виде репринта.

Несколько дней в кооперативе «Советский писатель» только и было разговоров об этом заседании. Люди передавали друг другу споры сторон, шепотом хвалили составителей и авторов, но еще тише говорили:

— Ну, теперь им всем крышка.

Узнав об этом из разговоров соседей, Августа и Павел еще больше заволновались за судьбу Алеши. Они срочно позвали Лилю:

— Ты слышала о заседании правления писателей?

— Ничего не слышала. О чем заседание?

— Значит, Алеша скрыл это от нас и от тебя, ничего не говорил.

Лиля встревоженно сказала:

— Мне он не говорил.

— Но ты читала его сказку «Воронье царство»?

— Читала, конечно. — Лиля вспомнила, что это было в ту самую их первую ночь. — Прекрасная сказка. Почему вы меня спрашиваете?

— Потому что ее резко критиковали на заседании правления за политическое направление. А это грозит неприятностями для Алеши.

Это не удивило Лилю, но мгновенно расстроило, что теперь будет? Ждали прихода Алеши, Августа накрывала на стол, и Лиля видела, как у нее дрожат руки. Она взяла тарелки и накрыла на стол сама.

Дождались Алешу, Августа встретила его со слезами:

— Зачем тебе надо было участвовать в этом «Метрополе»? Почему ты с нами не посоветовался?

— Ага, значит, вам известно. Ну, что сделано, то сделано. Не мог я предавать единомышленников, мне предложили, я сразу согласился, потому что это мое собственное отношение к цензуре. И я об этом не жалею.

Павел сидел мрачный, переживал за жену, переживал за Алешу, ворчливо сказал: