Крушение надежд

— Пашка, Пашка, довелось все-таки увидеться! — Старики вытирали слезы.

Августа с Эммой тоже плакали, стоя позади, а в глубине прихожей стоял, свесив голову, растерянный Саша Фисатов. Он совсем не знал, как реагировать, что делать. В его представлении Судоплатов был генерал и герой, каким он видел его на фотографиях, а этот старик…

Павел, обнимая гостя, подвел его к Августе:

— Паша, это моя жена Августа, Авочка. А это вот мой племянник Саша Фисатов.

Судоплатов знал от Эммы, что Мария умерла и Павел женился на вдове своего двоюродного брата. Он поцеловал ей руку, а она поцеловала его в голову. Услышав имя племянника, Судоплатов заметил геройскую звезду, задумался и спросил:

— Сержант Фисатов? — Он вспомнил имя и как представлял Сашу к награде.

Саша понимал, что для Судоплатова он все еще был сержантом, вытянулся:

— Так точно, товарищ генерал.

Эта сцена вызвала у всех улыбку, а Саша смутился и опустил голову.

— Так вот вы какой. Да, я помню, помню, как вы помогли начать бомбежку Дрездена.

— Неужели ты помнишь фамилии? — спросил Павел.

— Как же не помнить? Ведь ваш племянник такой беспримерный подвиг совершил.

— Ну, что вы, товарищ генерал… — смутился Саша.

— Теперь я уже не генерал, зовите меня просто Павел Анатольевич.

Сели за стол, Павел усадил Судоплатова рядом, положил руку ему на плечо:

— Пашка, Пашка, мы с тобой теперь оба старики, обворованные старики. У меня украли шестнадцать лет жизни, но это было при Сталине, в годы его террора. И у тебя украли пятнадцать уже после Сталина, Хрущев украл. За какую власть мы с тобой сражались? Думали ли мы, что так сложатся наши жизни?.. Расскажи о себе.

Судоплатов рассказывал:

— За много лет службы в разведке я бывал за границей в таких острых ситуациях, что давно подготовил себя к возможности ареста. Я знал, спасти жизнь мне может только то, что я прикинусь психически больным. Я читал учебник по психиатрии и знал многие симптомы шизофрении, — он усмехнулся. — Но чего я не мог предвидеть, что арестуют меня не за границей, а в своей стране, на которую я работал верой-правдой. А все-таки знания психиатрии пригодились и здесь. Как спустился я под охраной из моего кабинета на седьмом этаже в подвалы Лубянки, в спецтюрьму, и сняли с меня генеральскую форму с орденами, я с самого начала стал прикидываться сумасшедшим. Я так наловчился, что врачи поверили и первые семь лет меня почти постоянно держали в тюремной больнице. А потом еще восемь лет в камере я, наоборот, старался все восстанавливать в памяти, не потерять самого себя. Я прокручивал в голове все события каждого из прошедших дней: как внедрялся в фашистскую разведку, как готовил убийство Троцкого, как подготавливал кражу секрета атомной бомбы у американцев. Так я обдумывал каждый день — целые тома воспоминаний. Вот так и сержанта Фисатова тоже вспомнил[137].

Павел сказал:

— Тебе, действительно, надо писать воспоминания. Когда-нибудь их издадут.

— Да, надо мне оставить рассказ об этом. Эмма мне поможет. Пока меня не было, ее переселили из особняка, который мне дали при Сталине. Мы теперь живем, как все, в обычной квартире. Но после тюремной камеры мне и здесь просторно. Прежде чем писать, сначала я хочу понять новые веяния времени. Павел Борисович, вы мой наставник, много раз в тюрьме я вспоминал наши беседы и ваши наставления. Я хочу услышать от вас, в чем теперь главное явление времени?

Павел долго молчал, по-стариковски смотрел куда-то в пол, потом отхлебнул водки:

— Спрашиваешь, что главное? Паша, ты, конечно, отстал, как я, когда меня освободили. Так вот: главное явление нашего времени — это появление оппозиции в обществе. Это было немыслимо во все сталинские годы. Теперь во всех слоях общества все сводится в один кулак — недовольство режимом. Люда перестают бояться власти, ширится и укрепляется движение диссидентов. Лидируют, конечно, интеллигенты, а среди них евреи. Как когда-то была активность евреев в русском большевизме, так теперь проявляется горячность евреев в русском диссидентстве. Хрущев сделал страшную ошибку: нельзя было продолжать традиции сталинской диктатуры, а он этого не понимал. Но с тех пор как его сатрапы сами Хрущева «сковырнули», как метко говорят в народе, люда осознали слабость власти. Недовольства уже не остановить, оно прорывается по каплям, как слабая течь в плотине, сначала едва заметные струйки, потом они бьют все сильней и в конце концов превращаются в поток и ломают всю глыбу плотины.

Судоплатов смотрел на Берга с удивлением, другие тоже застыли.

— Вы считаете, что эта наша глыба, наша советская плотина, рухнет?

— Обязательно рухнет, без сомнения. Как бывший историк, могу сказать, история повторяет себя. Она повторяет себя в основном потому, что человеческие характеры меняются медленно и подвержены стереотипам поведения в часто меняющихся обстоятельствах. Рухнула глыба царизма, рухнет и глыба социализма.