Крушение надежд

Некоторые сотрудники колебались, а он не хотел бросать их в тяжелое время и остался с ними. Гашек надеялся, что своим научным авторитетом сможет защитить людей от нападок новой власти. Но кто-то донес, что он предлагал уехать из страны. Гашека сняли с поста директора, исключили из Академии, перевели на должность младшего научного сотрудника. Прежде жизнерадостный и полный научных идей, Милан Гашек постепенно впал в глубокую депрессию, физически ослабел, постарел и даже перестал выпивать. Он больше не сумел работать в полную силу и не смог восстановить свои способности. Так вторжение сломало эту яркую личность[135].

* * *

Патриоты Чехословакии были лишены возможности бороться против оккупации, но продолжали выражать протест. На «Стадионе десятилетия» в Варшаве поляк Рышард Сивец облил себя бензином и поджег на глазах у ста тысяч зрителей. На Вацлавской площади Праги совершил самосожжение чешский студент Ян Палах. Об этих событиях сообщал только «Голос Америки».

Потрясенный и возмущенный Алеша написал и передал Моне для самиздата:

Памяти Яна Палаха

Все, что хочешь, но не безразличье
Должен ты в душе своей беречь.
И бессилье превратишь в величье,
Если сможешь сам себя поджечь.

Если сможешь молчаливой Праге
Оказать невиданную честь,
Все, что запрещают на бумаге,
Все в самосожжении прочесть.

Мы тебя вовеки не забудем,
На свободе не поставим крест.
Ты, сгорая, доказал всем людям,
Что сильнее смерти — твой протест.

В день похорон Яна Палаха две студентки Московского университета вышли на площадь Маяковского с плакатами «Вечная память Яну Палаху!» и «Свободу Чехословакии!» и с последним четверостишием из стихотворения Алеши. Они простояли там всего двенадцать минут, за это время вокруг них собралась толпа сочувствующих. В немедленно вмешались переодетые агенты КГБ, разорвали плакаты и разогнали толпу.

Долго после вторжения чехи и словаки говорили русским: «Мы вас ждали пять веков, терпели двадцать лет, но не забудем никогда».

82. В Саранске

В городе Саранске, столице Мордовской республики, евреи раньше не проживали. Но после смерти Сталина, когда начался массовый исход из лагерей ГУЛАГа, тут стали селиться первые освобожденные семьи еврейских интеллигентов. По закону крупные города были для них закрыты, а Саранск их привлекал небольшой, но все-таки образовательный центр, в 1957 году был организован университет. Своих преподавателей и студентов не хватало. Русская и еврейская молодежь шла в него учиться, а старшее поколение евреев оседали в качестве преподавателей.

Саранск был запущенным и грязным городком, весной и осенью он утопал в густой грязи. Студенты и преподаватели ходили в резиновых сапогах, снимали их только внутри университета. И вся жизнь была серой и бедной. Но все-таки Саранск находился в центральной части Европейской России, недалеко от Москвы и бассейна Волги, это давало возможность хоть какого-то снабжения, тысячи людей ездили в Москву за продуктами, организовывали для этого специально выделенные поезда.

После длительной ссылки приехал жить в Саранск и профессор Лев Семенович Гордон, историк средневековой французской литературы, с женой Фаиной Борисовной, тоже литературоведом. Они привезли с собой сундук ценных старинных французских изданий и стали преподавать историю литературы. Вокруг них образовался круг евреев-интеллектуалов.

В те бедные и трудные годы потянулись в Саранск и другие евреи, менее образованные — ремесленники, парикмахеры, бухгалтеры, конторщики, продавцы. С заселением евреев город оживился, забила струя научной и культурной жизни. Но своей активностью евреи потеснили местное русское и мордовское население и вызвали его глухое недовольство. А когда евреи стали жениться на местных, возникло еще больше недовольства.

Михаил Штейн, молодой парень, мастер на все руки, переехал сюда из бедной, разоренной войной Белоруссии. Образования у него не было, сначала он работал грузчиком на складе, потом учетчиком, а после уже и заведующим. Михаил женился на русской девушке Марусе из соседней деревни. Деревенская родня была против ее брака с евреем:

— Ты чего это, девка, выдумала за еврея идти? Мало тебе русских парней?

Маруся уперла руки в бока и задиристо выпалила:

— А по мне все равно — еврей он или не еврей. Мне он приглянулся, и все тут.