Крушение мировой революции. Брестский мир

В революционную Россию Троцкий возвращался из Канады и не имел отношения ни к проезду революционеров через Германию, ни к немецким деньгам. К большевикам он примкнул незадолго до Октябрьского переворота, а потому всегда ощущал приоритет Ленина и в критические моменты революции соглашался быть его верным оруженосцем. Троцкому важна была революция. Ленину важна была власть. Уже в сентябре (скрываясь в Разливе) Ленин требовал немедленной организации переворота, хотя, по мнению Троцкого, переворот произвести было тогда невозможно, так как не был создан еще Военно-революционный комитет, главный инструмент восстания. Ленин предлагал готовить переворот силами партии. На это член ЦК В. П. Ногин заметил, что призывать к восстанию в сентябре значит повторить июльские дни[1], потерпеть поражение и рисковать разгромом всей партии. ЦК посчитал предложение Ленина авантюрой и отверг его. Чтение политического доклада на Втором съезде Советов было поручено Троцкому (Ленин должен был подготовить лишь «тезисы» по вопросам о земле, войне и власти[2]).

Ленин уже готов был увидеть в Троцком конкурента на руководство революцией. Однако в ночь большевистского переворота Троцкий сдал Ленину главный и самый трудный экзамен: организовав захват власти в городе Петроградским советом, он, видимо, спас не только большевиков, как партию, но и Ленина. Утром 24 октября «распространился слух о том, что правительство Керенского решило арестовать всех главарей большевиков и вообще принять против них самые решительные меры»[3]. На вечернем заседании Временного совета Российской республики (Предпарламента) 24 октября Керенский публично называл Ленина «государственным изменником» и открыто признал, что «Временное правительство твердо решило подавить большевизм и что все меры приняты против готовящегося выступления»[4]. Большевики, пишет один из очевидцев событий, были этим «очень обеспокоены». В 3 часа дня 25 октября Рязанов безуспешно пытался выяснить в Смольном, действительно ли «правительство решило арестовать всех большевиков». Ясного ответа Рязанов не получил. Троцкий поэтому не стал рисковать и выступил не 26 октября, приурочивая переворот ко дню открытия съезда Советов вечером 25-го, а на сутки раньше. Именно этим можно объяснить тот факт, что большевики, которым принадлежало большинство на съезде Советов и которые знали о предстоящем провозглашении съездом низвержения Временного правительства и перехода всей власти к Советам, решили не дожидаться открытия съезда. Заговорщики и правительство поменялись ролями: вечером 25 октября уже ходил слух о том, что большевики намерены «арестовать весь состав правительства, а в первую голову Керенского»[5].

Захватив власть, Троцкий уступил ее Ленину, прождавшему весь период подготовки переворота в Разливе и на конспиративных квартирах и неожиданно для всех появившемуся публично лишь на Втором съезде Советов, уже после захвата власти, в неузнаваемом виде — бритый, без бороды и усов[6]. Грим и парик настолько изменили Ленина, что узнать его было невозможно даже тем, кто был с Лениным хорошо знаком[7]. Революционер, в момент восстания прячущийся по конспиративным квартирам под гримами и париками[8], мог бы не рассчитывать на такую милость со стороны Троцкого. Но тот уступил Ленину власть в обмен на вхождение в большевистскую организацию — так хотелось Троцкому стать частью этого побеждающего слова — большевизм.

Однажды признав лидерство Ленина, Троцкий оставался лоялен ему и большевистской партии. Ленин же, умевший влюбляться в нужных ему людей (даже и в тех, кого раньше мог величать «иудушкой»)[9], ценил Троцкого зa его преданность революции и готовность пожертвовать личной властью ради интересов дела. Про себя Ленин слишком хорошо знал, что добровольно никогда не уступил бы руководства правительством. Он просто терял интерес к делу, если руководящая роль не принадлежала ему. В этом заключалась необыкновенная сила его личности. Но в этом была и очевидная слабость Ленина как революционера. На переговорах в Брест-Литовске Ленин не был для немцев соперником: ради сохранения собственной власти он заключил бы с немцами сепаратный мир на любых условиях (что он и сделал в марте). Переговоры должны были вести те, кто ничем не был обязан германскому правительству. Более правильной — с точки зрения интересов революции — кандидатуры, чем бывший небольшевик Троцкий, трудно было сыскать: наркоминдел отправился на переговоры, зная, что лично его немцам шантажировать нечем[10].