Крушение богов

— Тогда нам не о чем говорить. Только силой войдешь ты в священные пределы Сирапеума. Говорю тебе, стратиг, не мои слова. Так решил весь синклит наших старейшин и жрецов, служителей всемогущего Сираписа. Смертью и гибелью грозят нам приказы милостивейшего августа. Так мы умрем в борьбе, сражаясь, а не позорно, на крестах и в пытке, как умер ваш мнимый бог. Я сказал…

Жрец скрылся. Погрозив рукою, пробормотав проклятие, отъехал префект, дав знак начальнику Александрийского гарнизона, клиссурарху Клитию.

По команде Клития зазвучали рожки и трубы, засвистали флейты сигнал наступления. Тронулся с места осадный таран на тяжелых колесах, который только что медленно докатился до ворот, влекомый двумя десятками быков. Подняв над головою тяжелые щиты, македонским строем двинулся к воротам и к стене первый отряд воинов.

Загудела тетива катапульты. Заскрипели снасти баллисты. Первые дротики и камни, выпущенные из этих машин, просвистали в воздухе над стеною, не задев никого…

Древний воинственный клич пронесся по рядам защитников. Тучей оттуда понеслись стрелы из длинных луков, старинного оружия этой земли, опасного не меньше, чем дротик метательной машины и камень баллисты. Целые гранитные глыбы посыпались на воинов Клития, подошедших к самой стене под прикрытием щитов. Щиты и каски дробились вместе с черепами. Люди падали.

Глиняные сосуды с пылающим греческим огнем остановили наступление новых колонн, падая сверху, разбиваясь в гуще людей, обжигая их до самых костей языками дымного пламени, которое нельзя было утушить ни водою, ничем! Только толстый слой песка или земли гасил это пламя.

Первый приступ оказался неудачен. Стенобитный таран, защищенный со всех сторон тройною кожаной обшивкою, успел подкатиться к воротам и раз пять уже ударил по ним, но и он был подожжен потоками греческого огня, и его пришлось скорее оттащить, чтобы громоздкая, дорого стоящая машина не сгорела дотла со всеми, кто в ней сидел.

К вечеру клонится день.

Почти все силы стянул префект к Сирапеуму. Только одну когорту направил к Академии, где, во имя приказов императорских, нельзя ничего громить. Даже вход народу не разрешен в сады и здания, принадлежащие Музею, чтобы спокойно протекали занятия наставников и учеников, собранных здесь отовсюду.

Несмотря на это, как только долетел в Академию слух о грозном взрыве бунта, о бесчинствах черни и пустынножителей, вся Академия взволновалась. Дым и зарево пожаров, охвативших в Брухионе жилища богатых и даже менее зажиточных язычников, заразили тревогою академиков.

— Темная, опьянелая, разъяренная толпа, она в руках отшельников-христиан. А эти изуверы… они давно кричат, что надо уничтожить наш мирный приют науки и мысли свободной. Они кинутся сюда, в Академию.

Так решили более опытные, пожилые наставники, давно знакомые с тем, что называется бунтом в Александрии. Сколько прекрасных зданий, редких произведений искусства разрушено в такие минуты.

Молодежь не могла помириться с мыслью о подобном варварстве. Раздавались голоса:

— Этого не должно… не может случиться! Мы же видели, как целая когорта пришла на защиту Академии. Мы сами, наконец… у нас есть оружие! Мы сумеем…

— Что? Погибнуть, потонуть в море народного бунта, когда тысячи, десятки тысяч ворвутся к нам? А все сокровища Музея, книгохранилище его погибнет, как три века назад, когда Юлий Цезарь взял город и отдал его на разграбление своим солдатам… Этого ждать нельзя! Теперь же надо вынести из книгохранилища все самое редкое, ценное, древние списки, рукописи, папирусы и пергаменты, которых нельзя найти больше нигде в мире. Нет уже второй библиотеки из Пергама, которую Август подарил Клеопатре взамен первой, сожженной Цезарем в Александрии… За дело, друзья!

И сотни людей, как муравьи, потянулись в просторные залы, где хранилась вся мудрость тогдашнего мира.

Каждый знал уже, какие папирусы, свитки и таблицы особенно нужны, ценны и незаменимы. Грудами уносили свою святыню академики. Прятали в погребах, у себя в жилищах, зарывали в садах, обернув свитки просмоленным холстом, приготовленным для парусов.

В полдень, в зной, и тогда не прекратилась работа. Но очень немного успели спрятать академики, когда первые толпы фиваидских монахов, за которыми валили толпы христианской черни, ворвались в пределы Академии и прямо кинулись к Библиотеке. Вел их сам Аполлинарий, сын непримиримого врага языческой науки и мысли, епископа лаодикейского, с определенной целью взятый Феофилом в Александрию.

Напрасно турмарх, начальник отряда, посланного для охраны Академии, пытался уговорить, даже силою разогнать ворвавшихся людей.

— Ты что же? Пришел сюда своих убивать? — задал властно вопрос Аполлинарий. — Мы не станем разрушать здесь ничего. Только сожжем дьявольские писания языческие, чтобы ярче воссиял свет христианской веры.

Турмарх не решился на самом деле пустить в ход оружие против своих же единоверцев.