Крушение

Сразу за болотом начиналась пахота. Черная земля разомлела на солнышке и будто дышала, отпыхиваясь теплым паром. Прямо на пахоте стоял раскидистый и обшарпанный ветрами стог соломы. Шагая мимо, Костров увидел в затишке повозку, на нее вилами кидал солому плотный, кряжистый мужичок; несмотря на теплынь, он был в заячьем треухе. Довольный первому встречному, Алексей захотел поговорить с ним, отвести душу за махоркой. Подходя, ошалел от радости, нежданно угадав в мужике своего отца. Но Митяй, кажется, не опознал сына. Даже когда Алексей приблизился, отец не выразил ни радости, ни удивления, лишь облокотился на черенок воткнутых в землю вил, потом ладонью вытер изборожденный продольными морщинами лоб.

«Папа, родной!..» — внутренним голосом вскрикнул Алексей, но вслух, сам того не ожидая, сказал просто:

— Узнаешь? Это я…

— Диво… — выдохнул отец и почему–то качнулся, но не успел шагнуть, как Алексей подскочил к нему, обнял, прижался, ощущая колючие волосы на его щеке. Потом, разнявшись, они постояли, разглядывая друг друга; Алексей смотрел на отца с какой–то вдруг нахлынувшей жалостью, находя, что он сильно постарел: лицо похудело, глаза запали, отчего еще резче выпирали мосластые скулы, поросшие редкими волосами. Брезентовый пиджак у отца задубел и коляно топорщился на спине.

— А ты, сын, дюже выметнулся в форме–то! — наконец сказал Митяй. — И не узнать. Да уж прости отца, не приветил зараз… На побывку аль насовсем? — Гляйул ма- ногу и, не дожидаясь ответа, добавил С сожалением: — С ногой–то у тебя тово… Худо.

Откуда тебе знать? — удивился Алексей.

— Сам уведомлял с госпиталя. Да и твоя… тоже одни сочувствия слала. Ты с ней как, в ладах? г Алексей не хотел огорчать отца, только пожал плечами и сказал с неуверенностью:

— Время покажет…

— Наделала она бед, напроказила, — помрачнел Митяй.

— Ничего, отец, разберемся. Дай только с войной покончить. А семейные дела улажу, — И, не желая больше волновать ни отца, ни себя, спросил: — Как дома, все живы–здоровы?

— Маемся помаленьку. Война, она и в тылах поруху дает. А касаемо здоровья — все пока живы. Мать по тебе дюже убивалась… Ай, радоеть–то какая будет для нее. Дождалась–таки! — Отец заулыбался, и от глаз разошлись веселые морщинки. Эта улыбка придала выражению его лица миловидность, и Алексей приятно отметил про себя, что отец не такой уж старый, просто натрудили его нелегкие и безутешные заботы.

— Ты что ж, на поденных работах? — поинтересовался Алексей, кивнув на возок С соломой.

— Конюхом состою, — ответил отец и опять заулыбался, довольный. — На подстилку вот вожу. Кобылы жеребые, каких красавчиков дарят. Подождешь, пока я накладу соломы, али?.. — заторопился Митяй.

Алексей намеревался было помочь навьючить повозку, взял вилы, но отец заупрямился:

— Один управлюсь. Иди–иди, я- следом прибуду. Мать–то порадуй скорее. Увидит сынка и небось хворобу свою переборет.

— А разве мама больна?

— Недомогает. Ранней весной простуду подцепила и по сю пору жалуется. — Отец приподнял поблекшие глаза и устало улыбнулся Алексею, — Да ты не горюй. Пройдет хвороба.

Угрюмым, озабоченным пошел Алексей к дому.

Когда, сойдя с пахоты, он очутился на приречном лугу, возбуждение вновь нахлынуло на него, память оживила и вернула прошлое.:.

Все, решительно все ему было родное: и трава, по которой он шагал, пахла сладковато–прохладными соками, будто пил он чистейшую родниковую воду, и вон тот затон, где было полно кувшинок, и быстрая Фонтанка, будто защищенная скрещенными лезвиями камыша.

Радость воспоминаний держала Алексея настолько цепко, что прошлое, пусть оно было и горькое, понималось как что–то неизбежное и приятное.

Спускаясь в ложбину, Алексей вдруг остановился у крупного куста дикого щавеля, рано выметнувшего темно–зеленые листья. Нагнулся, сорвал трубчатый стебель, понюхал — ив мгновение кислый запах напомнил ему, как в голодном тридцатом году весною, когда еще не поспела рожь, ходил он вот сюда, в лог, рвать конский щавель. К щавелю мать добавляла ядовито–зеленые, хрупкие листья лебеды и все это крошила на мелкие кусочки, запаривала в чугуне и пекла лепешки. Есть их даже с голодухи было невыносимо противно — кислые, липкие, они вызывали тошноту. Приходилось через силу, поневоле впихивать в рот эти лепешки.

И как ни отвратен был вкус лепешек, думал Алексей о них теперь со странно–приятным удивлением.

Конечно, человеку вовсе не наречено жить в бедности, и не каждый может испытывать голод и нужду, но коль все это перенес Алексей, то теперь отрадно было думать и об этом, хотя, по правде говоря, какая же в горе утеха?

Но даже если это заблуждение, то почему же оно так радует сердце, будоражит воображение и память!

«Ну, расти, расти, щавель. Ты мне помогал жить», — подумал Алексей, глядя на кусты буйной травы.