Крупным планом (Роман-дневник). 2008

Вскоре после нашего разговора меня пригласили в бухгалтерию, выдали биле­ты на самолёт и деньги на гостиницу. Лететь нужно завтра. Похороны - 14 июня.

Я собирался домой, когда из «Литгазеты» позвонил Леонид Колпаков и попро­сил срочно составить некролог. Составил, в последних строчках написал:

«...Человек сильной воли и мужества, умный собеседник, талантливый редак­тор, он отличался ещё необыкновенной отзывчивостью на появление в литературе новых молодых имён. Многие авторы благодарны ему за редкостные по глубине понимания статьи и предисловия к их произведениям.

До последних дней он поддерживал тесные связи с писателями России. Со­бирался осенью провести в Москве свой творческий вечер. Однако судьба рас­порядилась иначе...

Мы, вместе с миллионами читателей, глубоко скорбим о невосполнимой утрате».

Никого не обзванивая из-за отсутствия времени, я обозначил более сорока известных писательских имён, будучи убеждён, что никто из них не станет воз­ражать против подписи под некрологом. И передал по факсу.

13 июня. Из Шереметьева отправился в Бишкек. Летели всю ночь. При­землились в 5 часов утра. В аэропорту Манас неприятно поразил вид грузных, свинцово-серых военных самолётов, - оказывается, здесь американская военная база. Полтора или два десятка уродливых машин, словно рёбра фантастического животного, легли друг возле друга в хмурый ряд.

Спросил у писателей, как они терпят таких монстров. Ответили - никак не терпят, и не только писатели, но и подавляющее большинство граждан Киргизии. В том числе и руководство страны. Однако проблема в том, что аэропорт Манас принадлежит частным лицам, которым американцы отстёгивают приличную сум­му, и часть её переходит государству. Как говорится, деньги не пахнут.

«Такие деньги пахнут смертью», - подумал я.

Приехали в гостиницу «Достук» («Дружба»), Одноместный номер, крайне из­ношенная, почти ветхая мебель, убогая обстановка, ни одного стула. Стоимость одноместного номера около 2400 наших рублей. Телевизор прямо на столе, изо­бражение - хуже некуда. Но я включил и порадовался - как раз Чингиз Айтматов рассказывал о себе, о своей жизни на родине, о родителях. Причём, несмотря на тяжёлые обстоятельства - расстрел отца в 38-м, он сочувственно рассказывал

о том времени и своём народе.

Его отец Торекул Айтматов был видным государственным деятелем Кирги­зии, вторым секретарём ЦК компартии Киргизстана. Но в 37-м его арестовали, обвинили в национализме и вместе со 127-ю другими арестованными расстреляли в глухом месте, недалеко от Бишкека. Через двадцать с лишним лет место гибели разыскали и по записке, которую обнаружили на одном из расстрелянных, узнали, что это Торекул Айтматов.

Позже это место в горах Тянь-Шаня превратили в музейно-мемориальный комплекс «Ата-Беит», которому дали название «Кладбище отцов». Теперь здесь хоронят выдающихся деятелей Киргизстана.

При жизни, будучи тяжело больным, Чингиз Торекулович завещал похоронить его рядом с могилой отца и матери.

Можно только представить себе, каково было многодетной матери Чингиза, оставшейся без мужа, к тому же врага народа...

14 июня. В девятом часу утра за мной заехал председатель Союза писателей Киргизии Омор Султанов. Вместе отправились к филармонии, где установлен гроб с телом покойного. Когда приехали и вышли на площадь, были поражены количеством людей, которые пришли проводить в последний путь своего люби­мого писателя, чьи слово и сердце были отданы им, его соплеменникам, всем нам. И это в жару, когда уже ранним утром жара за тридцать.

Омора Султановича встретили коллеги, принесли огромный венок от Союза писателей; он стал меня знакомить с ними, а сам вдруг исчез, - сказали, что забыл какие-то документы и поехал за ними.

Я держался пожилого человека, с которым меня только что познакомил Омор, а впереди писатели со своим венком двинулись справа от толпы к далёкому входу на крыльцо филармонии. Чем ближе мы подходили, тем гуще становилась толпа и тем труднее было продвигаться вперёд. Вскоре нас разъединили, и я понял, что остался один в незнакомом городе, среди тысяч незнакомых людей. Кое-как удалось дойти до широченных ступеней огромного крыльца, но здесь я надолго застрял, а несколько десятков мужчин, образовав цепочку и держа друг друга под руку, стали проходить справа, ступая по бордюру. Рядом со мной оказалась молодая женщина с маленьким ребёнком на руках, её толкали, теснили, мальчик плакал. Я спросил, может быть, есть смысл ей вернуться, не идти наверх.

- Нет, - сказала она. - Я хочу, чтобы мой сын увидел нашего святого.

Я стал ей помогать, оберегая от теснивших её людей. Но вдруг моя правая нога соскочила с бордюра, и я рухнул с крыльца, ударившись левой рукой и левым ухом о бордюр. Поднялся, достал носовой платок, вытер кровь и снова пошёл на крыльцо. Женщина с ребёнком ушла далеко, но и я кое-как добрался до входа и, наконец, попал в фойе. Оттуда поднялся на второй этаж, стараясь отыскать гла­зами хотя бы одного писателя из тех, с которыми меня знакомил Омор Султанов. Нет, не видно.