Круглый дом

Мушум родился через девять месяцев после большого сбора ягод – счастливой поры, когда все семьи собираются вместе и разбивают лагерь в лесу. Я пошел за ягодами с отцом, любил повторять Мушум, а вернулся уже с матерью. Он считал эту фразу очень смешной и всегда поминал свое зачатие, а не рождение, поскольку давно убедил себя в том, что он появился на свет в Батоше во время осады 1885 года, в чем мой отец сильно сомневался. Но что правда, то правда: Мушум был еще ребенком, когда его семья после поимки и повешения Луи Риэля бросила свою удобную хижину, землю, амбар и колодец и бежала из Батоша. Они перешли через границу и оказались в США, где их встретили отнюдь не с распростертыми объятьями. И тем не менее их приняли, в основном благодаря невероятному великодушию вождя, который заявил американским властям, что пускай они отвергли своих детей-полукровок и не дали им земли, но индейцы Соединенных Штатов примут сих заблудших в свои сердца. Щедрым аборигенам еще предстояло пережить из-за них немало тягот, в то время как пришлые метисы, умевшие обрабатывать землю и разводить живность, справлялись с этими тяготами куда лучше и постепенно начали осваиваться на новом месте и даже смотреть свысока на тех, кто их некогда спас. Но Мушум на протяжении своей жизни постепенно забывал свои метисские манеры. И первым делом он отказался от католичества, потом заговорил на чистом наречии чиппева, не смешанным с французским, и даже справил себе сногсшибательный наряд для ритуальных танцев, хотя он по старой памяти еще любил отплясывать джигу и попивать виски. Он, как говорили в те времена, вернулся к одеялу. Не то что бы он носил одеяло. Но иногда, перекинув одеяло через плечо, отправлялся на индейские церемонии в лес. Он задружился со всеми смутьянами, задававшими шороху в округе, как и с теми, кто отчаянно боролся за право владеть землей резервации, которая вдруг начала уходить из-под их ног – по прихоти правительства да по результатам переписи индейского населения, и еще по какому-то «землеотводу». Многие агенты по переписи сколотили в те годы состояния на ворованных продуктовых карточках, и многие индейские семьи остались ни с чем и умерли голодной смертью, так и не получив обещанного.

– А нынче, – заявил Мушум, когда мы все собрались за столом отметить его день рождения, – еды у нас вдоволь. Сколько хочешь еды! А сколько растолстевших индейцев! В годы моей юности нельзя было встретить ни одного толстого индейца!

Бабушка Игнасия сидела с ним рядом под сенью старомодной беседки, которую дядя Эдвард и дядя Уайти смастерили специально для вечеринки по случаю дня рождения Мушума. Они поставили во дворе столбы и сделали из свежесрезанных веток тополя тенистую крышу. Причем листва все еще оставалась живой и зеленой. Старики восседали на пластиковых складных креслах и пили горячий чай, хотя день стоял жаркий. Тетя Клеменс попросила меня сесть рядом с Мушумом: за ним надо было присматривать и следить, чтобы на жаре его не разморило. Бабушка Игнасия укоризненно покачала головой, услышав реплику про растолстевших индейцев.

– Однажды толстый индеец был у меня мужем, – сообщила она Мушуму. – У него был крупный длинный петух, да вот его голова не поднималась выше его брюха. Ну и я, само собой, не шибко любила подползать под него, боялась, что он меня раздавит.

– Миигвайак! Само собой! – заметил Мушум. – И что же ты делала?

– Я, естественно, сама скакала на нем верхом. Но это брюхо! Ох! Оно выросло как гора, и я из-за него ничего не видела. Приходилось кричать ему: «Эй, ты еще там? Крикни мне!» Как у многих толстых индейцев, у него был тощий зад. Но доложу я вам, эти его задние щеки были такие мускулистые! Он крутил меня, как акробатку в цирке. И мне это нравилось, очень! Да, славные были времена.

– Да уж! – печально отозвался Мушум.

– Но, к несчастью, это длилось недолго, – продолжала бабушка Игнасия. – Однажды мы сильно расшалились, а он и помер. Иногда он утомлялся, само собой, с его-то весом, и я просто так скакала у него на брюхе. Ну, а тогда его петух стоял с гордо поднятой головой, твердый, как стальной клинок. И я подумала, что он просто уснул. Лежит и ни гу-гу. «Крикни мне!», – говорю я. А он молчит. Ну вот, думаю, странно это как-то, что мы тут этим делом заняты, а он себе спит. Ну, думаю, знать, ему такой интересный сон приснился, что он не хочет просыпаться. И я не переставала скакать, и уже несколько раз кончила, а он все лежит без движения. Наконец, я с него скатилась. Смотрю на него: вот те на! Еще стоит! Тогда ползу к его противоположному концу. И сразу понимаю, в чем дело: он не дышит. Я похлопала его по лицу. Без толку. Он мертвый, мой миленький толстенький муженек. Я целый год оплакивала этого мужчину.

– Да уж, – вздохнул Мушум. – Счастливая смерть. Могучий любовник был у тебя, Игнасия, раз он удовлетворял тебя даже после смерти. Хотел бы я так умереть, но кто же даст мне такой шанс?

– У тебя еще встает? – спросила Игнасия.

– Сам нет, – ответил Мушум.