Круглый дом

– Боюсь, мне нужно уехать завтра, – объявил в тот вечер отец, обращаясь к выгнутой маминой спине. Острые кости ее плеч проступали из-под натянутой простыни. Она не шевельнулась. И не проронила ни слова с того самого дня, как мы начали ужинать вместе с ней в спальне. – Завтра я снова поеду в Бисмарк. Хочу встретиться там с прокурором Габиром Олсоном. Он не сможет мне отказать. Мне надо держать его в курсе событий. К тому же всегда приятно встретиться со старым другом. Подытожим факты, подготовимся к делу, даже если пока нам некому предъявить обвинение. Но рано или поздно мы предъявим, я не сомневаюсь. Мы шаг за шагом восстанавливаем картину событий, и когда ты будешь готова рассказать нам про эту папку и про тот телефонный звонок, мы будем знать гораздо больше, я почему-то в этом уверен, Джеральдин, и виновный получит по заслугам. И это, я думаю, поможет. Обязательно поможет тебе, пусть ты вроде бы считаешь, что это бесполезно и тебе вообще ничего не поможет, даже та безграничная любовь, которая витает в этой комнате. Так что да, завтра мы не будем ужинать все вместе здесь, и ты сможешь отдохнуть. Я не стану просить Джо посидеть с тобой и ждать, когда ты заговоришь, или беседовать со стенами и мебелью, хотя это просто удивительно, куда могут завести мысли… В Бисмарке я повидаюсь и с губернатором, мы пообедаем и потолкуем. В последний раз он рассказывал, что участвовал в конференции губернаторов и разговорился там с Йелтоу, представляешь – он все еще губернатор Южной Дакоты! Так вот он узнал, что тот хочет взять приемного ребенка.

– Что? – произнесла мама. – Что?

Отец подался вперед и сделал стойку, точно та легавая в Далласе.

– Что? – снова спросила она. – Какого ребенка?

– Индейского ребенка, – ответил отец, стараясь сохранить спокойный тон. И торопливо продолжил свой рассказ: – А надо сказать, наш губернатор из моих с ним бесед прекрасно понимает причины, почему мы ограничиваем усыновление младенцев-индейцев неиндейскими семьями по закону о благосостоянии индейских детей[21]. Так вот, он, естественно, попытался разъяснить смысл этого закона Кертису Йелтоу, который весьма раздосадован возникшими сложностями с этим приемным ребенком.

– Каким ребенком?

Мама повернулась под одеялом, точно костлявое привидение, и впилась взглядом в лицо отца.

– Что за ребенок? Из какого племени?

– Ну… вообще-то… – Отец постарался ничем не выдать своего сильного волнения. – Честно говоря… племенная принадлежность этого ребенка не установлена. Всем известно, разумеется, с каким предубеждением губернатор Йелтоу относится к индейцам, но он по-своему пытается отмыться от этой репутации. Ты же знаешь, он идет на всякие публичные жесты вроде спонсирования индейских школьников или нанимая многообещающих выпускников школ из числа индейцев на вспомогательные должности в капитолии штата. Но его затея взять приемного ребенка дала осечку. Он попросил своего адвоката передать дело судье штата, а тот пытается отфутболить это дело в суд племени, что правильно. Все согласны с тем, что у ребенка явно индейская внешность, а губернатор уверяет, что она…

– Так это девочка?

– Да… Лакота, или Дакота, или Накота, в любом случае, по словам губернатора, она – сиу. Но вообще-то может принадлежать любому другому племени. Кроме того, ее мать…

– А где ее мать?

– Исчезла.

Мама села в кровати. Прижимая простыню к своему хлопчатобумажному халатику в цветочек, она выбросила вперед руку и вдруг издала жуткий вопль, от которого у меня волосы на спине встали дыбом. И тут она спрыгнула с кровати и зашаталась. Схватила мою руку, когда я вскочил, чтобы ей помочь. Маму стошнило – она извергла на пол слизь пугающе ярко-зеленого цвета. Она опять закричала, заползла под простыню и затихла.

А отец никак не отреагировал – только накрыл полотенцем лужу на полу. Я тоже сидел как истукан, боясь шевельнуться. Вдруг мама воздела обе руки вверх, замахала ими в разные стороны, словно силилась отпихнуть от себя воздух. Ее руки двигались нервными рывками, отбивались, отталкивали, защищались, а сама она тряслась и извивалась всем телом.

– Ну все, все, Джеральдин, – произнес перепуганный отец, пытаясь ее успокоить, – все хорошо. Ты в безопасности!

Она еще сделала несколько слабых взмахов и медленно опустила руки. Потом повернулась к отцу, устремив на него взгляд из-под скомканной простыни, словно из глубокой пещеры. Ее ввалившиеся глаза казались черными углями на сером лице, и она произнесла тихим сиплым голосом, который ударил меня наотмашь:

– Меня изнасиловали, Бэзил!

Отец не шевельнулся, не взял ее за руку, не попытался утешить. Казалось, он остолбенел.

– Нет никаких доказательств того, что это он сделал. Никаких! – прохрипела она.

Отец наклонился к ней.

– Вообще-то есть. Мы же сразу поехали в больницу. И есть твои воспоминания. И еще кое-что. У нас есть…

– Я все помню!

– Рассказывай…