Из двух крайних «джипов», заполненных «мафиози», прямо в упор, в лицо Москвичу шла интенсивная, но почему-то неопасная стрельба. Из «джипа»– коренника не стреляли. Там стоял, повернувшись лицом к нашему герою, сереброкудрый красавец Босс в римской тоге. Он пел, оглашая всю пустыню своим чудеснейшим баритоном:
ДВИЖЕНИЕ И СТИЛЬ
Осенью 1967 года, то есть около восьми лет назад, в Лондоне я впервые увидел хиппи. Тогда они только начинались как наиболее эксцентрическое выражение новой молодежной культуры. Культура возникала спонтанно, никто, конечно, ее не насаждал, она зарождалась в пабах Ливерпуля, где впервые ударили по струнам Джон Леннон, Джордж Гаррисон, Ринго Старр и Пол Макартни, в маленьких лавчонках Мэри Квант вдоль знаменитой Кингз-роуд в Челси.
Тысячи страниц уже написаны об этом, и совершенно четко установлено, что молодежь протестовала против кастовых основ буржуазного общества. Мэри Квант взмахом ножниц открыла девочкам ноги. Парни-портные с Карнеби-стрит, что в двух шагах от Лондонского Сити, заполненного черными сюртуками, котелками и брюками в мелкую полоску, шили немыслимо яркие рубашки и галстуки, невероятной ширины джинсы… Все танцевали и пели новую поп-рок– музыку.
Из Калифорнии приплыли первые хиппи, нечесаные, лохматые, в бубенчиках бусах, браслетах. Тогда о них говорили на всех углах и во всех домах. В Лондоне той осенью был особый, какой-то предреволюционный аромат. Кажется, Стендаль писал – несчастен тот, кто не жил перед революцией. Быть может, каждое новое молодое поколение томится от желания жить в такое время. Несколько месяцев назад прошел по экранам фильм Антониони «Blow-up», в котором он показал новый молодой Лондон и дал ему кличку swinging, что значит приблизительно «пританцовывающий, подкручивающий». «Бабушка Лондон» становился Меккой мировой молодежи.
Я, помню, очень жаждал посетить все эти гнездовья, и, конечно, не только потому, что все еще считал себя «молодежным писателем», но и потому, что чувствовал ноздрями, ушами, глазами, всей кожей пьянящий воздух перемен.
Там было весело тогда, в ноябре 1967-го! На маленькой Карнеби-стрит в каждой лавочке танцевали и пели под гитару. На Портобелло-роад вдоль бесконечных рядов толкучки бродили парни и девочки со всего мира и в пабах и на обочине пили темное пиво «гиннес» и говорили, бесконечно говорили о своей новой новизне. Тогда у меня была в руках хиппозная газета «IT»[13], и я переводил оттуда стихи про Портобелло-роад:
Мы шли в «Индиго-шоп», магазинчик и идейный центр hippies movement. Вот именно movement, движение – так они и говорили о себе.
Стройный смышленый паренек с огромными, в мелкие колечки завитыми волосами (прическа afro-hairdo), так и быть, согласился потолковать с русским прозаиком. Мы сидели на ящиках в подвале «Индиги», где несколько его друзей работали над плакатами в стиле поп-арт и над значками с дерзкими надписями.
Между прочим, плакаты и значки уже тогда стали приносить хиппи некоторый доход, но они еще не понимали серьезности этой маленькой связи с обществом.
– Наше движение рвет все связи с обществом, – говорил мне пышноголовый Ронни (будем так его называть). – Мы уходим из всех общественных институтов. Мы свободны.
– Знаете, Ронни, ваша манера одеваться напоминает мне русских футуристов в предреволюционное время. Вообще есть что-то общее. Вы слышали о русских футуристах?
– Э?
– Бурлюк, Каменский, Маяковский, – не поднимая головы, пробурчал один из пещерных художников.
– Ф, эти! – ничуть не смущаясь, воскликнул Ронни. – Ну, наши цели много серьезнее!
– Цели, Ронни? Значит все-таки есть цели?
Парень загорелся. Я даже и не предполагал такой страсти у сторонников полного разрыва с обществом.