Круг

Девушка отдавала себе отчет, что стресс, возбуждение и страх, которые они пережили вместе, сыграли свою роль, но дело не только в этом. Каким бы неловким, странным и непредсказуемым ни было поведение Элиаса, он ей нравился. Марго подумала об отце.

Нужно его предупредить.

То, что они видели на озере, каким-то образом связано с убийством преподавательницы. Сейчас это важнее всего. Почему он не перезванивает? Мысли Марго снова перескочили с отца на Элиаса; она представила, как ее друг мается один у себя в комнате, и ей вдруг захотелось послать ему сообщение: пусть знает — ей небезразлично то, что между ними произошло.

«Ты там?»

Ответа не было довольно долго.

«?»

«Я буду в холле, приходи».

«?»

«Мне нужно тебе кое-что сказать».

«Не хочется».

«Пожалуйста».

«Чего ты хочешь?»

«Скажу внизу».

«Это не может подождать?»

«Нет. Это важно. Я знаю. Что оскорбила тебя. Прошу как друга».

Он не ответил.

«Элиас?»

«ОК».

Марго вскочила, умылась холодной водой, сунула в рот жвачку и пошла на свидание. Он заставил ее понервничать, а когда появился, выражение лица у него было надменно-непроницаемое.

— Чего тебе? — спросил он.

Марго не знала, как начать, пыталась найти приличествующие случаю слова и внезапно все поняла. Она подошла к Элиасу — очень близко — и прижалась губами к его губам. Он не ответил на поцелуй и напрягся, излучая ледяной холод, но она не отступилась. Элиас оттаял, обнял ее и наконец ответил.

— Прости меня, — прошептала она, положила руку ему на затылок и заглянула в глаза.

В этот самый неподходящий момент в кармане шортов завибрировал телефон. Марго не хотелось отвечать, но «Блэкберри» не унимался. Элиас отстранился первым.

— Извини.

На экране высветился номер отца. Проклятье! Если она не ответит, он будет набирать ее номер до бесконечности или пришлет Самиру.

— Папа?

— Я тебя разбудил?

— Ну… нет.

— Хорошо. Я еду.

— Сейчас?

— Ты хотела рассказать мне что-то важное… Прости, ребенок, никак не мог освободиться раньше. Сегодня ночью много чего случилось.

Кому ты это говоришь…

— Буду через пять минут.

Дожидаться ответа Сервас не стал.

Давид всегда воспринимал смерть как друга. Как сообщницу. Как наперсницу. Они давно стали неразлучны. В противоположность другим людям, он ее не боялся, а иногда даже воспринимал как… невесту. Обручиться со смертью… Романтическая формулировка — пожалуй, даже слишком, так мог бы сказать Новалис или Мисима, но Давиду идея нравилась. Он знал свою болезнь по имени. Депрессия. Это слово пугает почти так же сильно, как рак. Он обязан болезнью отцу и старшему брату. Той червоточине, которая уже в детстве образовалась у него в мозгах по их вине, а потом они день за днем, год за годом убеждали его в том, что он неудачник, гадкий утенок. Худший из психиатров мог бы прочесть его детство, как открытую книгу. Дистантный, властный отец управлял десятками тысяч служащих, любой, кто общался с этим человеком, чувствовал его ауру. Старший брат Давида, наследник семейного дела, брал пример с отца и множил унижения Давида. Младший брат случайно утонул в бассейне — по недосмотру Давида. Мать была одержима только собой и жила в своем, закрытом от внешнего мире. Дедушка Фрейд мог бы посвятить этому семейству толстую монографию. Четыре года — с четырнадцати до семнадцати лет — мать таскала его по врачам, но депрессия не отступила. Иногда ему удавалось держать ее на расстоянии, и она уподоблялась смутной грозной тени солнечным днем, и тогда он смеялся — ненатужно — и даже бывал веселым, но в другие дни его окутывал сумрак (так было и сейчас), и он боялся, что однажды темнота окончательно его поглотит.

Да, смерть — это выбор… Только смерть способна спасти его от этой тени.

Она поможет ему вытащить из тюрьмы единственного настоящего брата, который был у него в жизни, — Юго… Юго доказал ему, что отец недостоин восхищения, а кровный брат — просто кретин. Юго объяснил, что у него нет причин завидовать отцу и брату и что делать деньги — не такой уж великий талант. Во всяком случае, куда более заурядный, чем стать новым Баскиа[45]или Радиге.[46] Это не излечило Давида полностью, но помогло. Когда Юго был рядом, меланхолия ослабляла хватку. Когда Юго оказался в тюрьме, Давид осознал то, что раньше не хотел принимать: друг не всегда будет рядом. Рано или поздно он уйдет, и тогда депрессия вернется и будет втрое сильней. Она накинется на него, как голодный кровожадный зверь, заглотнет — всего, без остатка — и выплюнет пустую душу, как падальщик — кучку обглоданных костей. Она уже нетерпеливо кружит над ним и ждет своего часа. Давид знал — победа останется за ней. Ему не избавиться от болезни. Так зачем оттягивать?