Читаем Круг полностью

Круг

Писарю не хотелось говорить, что Эликова посчитали в деревне колдуном: скажешь такое, потом от попа не откупишься, заставит молебны служить, а за каждый молебен платить надо. И писарь схитрил:

— Ваше благородие, они тебя совсем за другого человека приняли.

— За кого же?

— За бунтовщика одного. В прошлом году он в нашей волости скрывался, никак его изловить не могли.

— Ну-у?

— Вот наши и подумали, что это он снова объявился. На тебя, значит, подумали.

— Ты бы им растолковал!

— Говорил, да они мне не поверили. «Ты и сам в его шайке», — толкуют.

— Да что ты!

— Ей-богу, не вру! Так и говорил всем: «Не бунтовщик, мол, он». Жена за тебя вступилась, так ее бабы избили.

— Подумать только: в такое короткое время — столько событий!

— Когда народ разозлится, за минуту может больших делов натворить…

— Так ты говоришь, меня за революционера приняли? Забавно!

— Истинно так, ваше благородие…

— Чудеса! Прямо чудеса!

Этнограф Эликов впервые выехал «на полевые работы», и то, что сразу же попал в переделку да к тому же благополучно из нее выбрался, наполняло его радостью настолько, что ему захотелось запеть во все горло.

Проехали еще две версты, дорога начала пылить. Дождь задел Боярсолу только краешком, ближе к Коме дождя не было совсем.

Доставив Эликова на почтовую станцию и поворачивая лошадь, чтобы ехать обратно, писарь как бы между прочим спросил:

— А куда стеклышки твои девать? Может, они тебе и не нужны?

— Какие стеклышки?

— Да которые в погребе остались.

— A-а, негативы… Нет, не нужны.

— Если так, я их себе возьму, окошко в бане залатаю.

— Делай, что хочешь.

— Ты. барин, мой дом снимал да нас с женою. Может, пришлешь картинку?

— Приеду в город, отпечатаю снимки, непременно пришлю.

— Спасибо. До свидания. Счастливо доехать.

— До свидания. Вот тебе «на чай».

— Премного благодарен, ваше благородие.

Писарь спрятал полтинник в карман, сел в тарантас, еще раз сняв шляпу, поклонился, хлестнул коня и уехал.

Из почтовой станции вышел мужик в картузе.

— Ты начальник станции? — спросил Эликов.

— Помощник его.

— Есть лошади?

— Из двадцати трех пар ни одной не осталось. Проезжающих много. А тебе, господин, срочно ли надо?

— Очень срочно! — Эликов достал из бумажника деньги.

Мужик с жадностью схватил деньги и зажал их в кулаке, стараясь, чтобы этого не заметили ямщики, которые сидели в стороне и лузгали семечки.

— Не желаете ли чаю, ваше благородие? Или прикажете сейчас запрягать?

— Запрягай, я здесь подожду.

— Как желаете. Через десять минут повозка будет готова.

— Лучше тарантас. Нет ли какого пошире?

— Для хорошего господина все есть, — мужик повернулся к ямщикам и крикнул: — Эй, ребята, где Эман?

Один из ямщиков ответил:

— Только что на нижний конец ушел. Говорит, девушки без него соскучились.

— Живо позовите его, вот его благородие надо в город везти.

— Он не поедет: не его черед.

— Как не поедет? Заставлю, так поедет. Быстренько позови! А ты, Айдуган, запрягай в тарантас Ваську с Генералом, да подвесь серебряные колокольчики. Ну. шевелись, шевелись!

Двое ямщиков поднялись и нехотя пошли: один — в деревню, другой — на конюшню.

Вскоре тарантас, запряженный парой, рысью выехал из деревни, звеня колокольчиками и дразня деревенских собак.

— Э-эх, милые! — взмахнул вожжами Эман и залихватски свистнул.

По этому свисту даже ребятишки в деревне узнают: это Эман повез какого-то барина.

«Эх, — с досадой думает Эман, подгоняя лошадей, — двух шагов ведь до нижнего конца не дошел — вернули. А барин-то про стрелу не спрашивает, не узнал меня… А зря я гармонь Кудряшу отдал, как бы не поломал он. Да-а, не думал, что в город придется ехать, а вот пришлось. Одно слово: не своя воля!..»

— И-их, милые! Лай, ла-лай, лай, ла-лай! — запел Эман мотив знакомой песни, а потом и саму песню в полный голос, нимало не заботясь о дремавшем седоке.

В то время, когда Эман выехал из деревни с Эликовым, на двор к Орлаю Кости — отцу Амины — зашел Унур Эбат. Он поднялся на крыльцо, вошел в избу, снял шляпу, подкрутил усы и громко сказал:

— Здравствуйте! Дома хозяин?

— Нету, — ответила жена Кости — пожилая тощая женщина, похожая па сушеную рыбу.

— Когда будет?

— А на что он тебе?

— Нужен. Ты скажи, когда вернется?

— Скоро должен быть.

— Ну, ладно, тогда я позже зайду, — Эбат хотел уйти, но в сенях столкнулся с хозяином.

Тот не позвал его зайти в избу, так и разговаривали в сенях.

— Чего надо? — хмуро спросил Орлай Кости.

— Сегодня, понимаешь, в Луе свадьба, — начал Унур Эбат. — Дай свою медную сбрую, хочу в Дуй прокатиться.

— Не дам. Тебе угодишь, а себя обидишь.

— Тебе же она все равно сегодня без надобности. Дам, завтра рано утром верну.