Кровавый разлом

Сегодня 27 июня 1957 года.

Давно не писала. Время идет так быстро, дел полно, а дни бегут и бегут. А иногда и писать неохота.

Настоящее лето, жарко и солнечно.

Герлоф что-то там перестроил на своей барже, и теперь пошел в Кальмар — опять надо проходить техосмотр. И девочек с собой взял. А мне в деревне и одной неплохо. В Боргхольме есть кружок кройки и шитья, но меня что-то туда не тянет. Они там в основном сплетничают — кого сегодня нет, о том и сплетничают. Сегодня, должно быть, мне косточки перемывают.

Полно фазанов слетелось. Одни петухи — наверное, к курам присматриваются. Тут уж глаз да глаз — не дай бог, снюхаются.

Этот бесенок опять приходил. Я ему дала овсяных печений и лимонаду. Он такой подвижный, вертится все время, ни секунды на месте не стоит, но кто он и откуда — молчит как рыба.

Надо бы его искупать. А волосы длинные, нечесаные — никогда таких не видела.

Герлоф настолько зачитался, что даже вздрогнул, услышав шум: к дому подъехала машина. Он торопливо закрыл дневник, сунул под одеяло и принял безмятежный вид. «Вольво» въехал во двор.

— Привет, дедуля! Мы приехали!

— Добро пожаловать! — крикнул Герлоф и помахал рукой. — С Пасхой вас!

Из машины появились Лена с младшей дочерью и Юлия с приемными сыновьями. Они начали выкладывать на траву сумки и чемоданы.

Все. Прощай, покой. Вся родня собралась. Внуки наскоро пообнимались с дедом и пошли в дом. Тут же включили телевизор или, может быть, радио — во всяком случае, двор заполнили звуки рока из открытого окна.

Герлоф опять вспомнил Великие пятницы своего детства.

— Как ты, папа? Все тихо-гладко? — Юлия положила руку ему на плечо, нагнулась и поцеловала в щеку.

— Все тихо-гладко, — сказал Герлоф. — И здесь тихо-гладко, и во всей деревне… Новые соседи приехали… ну, эти, у каменоломни.

— Симпатичные?

— Ничего. — Он вспомнил журнал Джерри Морнера и постарался вспомнить подходящее слово. — Оригинальные, сказал бы я.

— Надо пойти поздороваться?

— Не обязательно… я был вчера у них на вечеринке. Этого хватит.

— Значит, только мы — и все?

Герлоф кивнул. У него была еще одна родственница в Марнесе, внучатая племянница Тильда. Но она недавно нашла нового парня, и сейчас ей было не до Герлофа.

— И чем ты здесь занимаешься?

— Сижу вот… Мысли думаю.

— О чем ты думаешь мысли? — засмеялась Юлия.

— Так… ни о чем.

— Хочешь встать? — Она протянула ему руку.

Герлоф улыбнулся и покачал головой. Вставать ему сейчас не хотелось.

— Посижу пока.

Рано или поздно надо будет поговорить с дочками о дневниках матери. Может быть, они что-нибудь знают о странном посетителе. О бесенке… или как его назвала Элла? Бесенок?

30

Пасхальный обед удался, и все было хорошо, пока у Ниллы не пошла горлом кровь и она не потеряла сознание прямо за столом.

Пер все время пытался себя уговорить, что Нилла не так уж больна. Сейчас он себя ругал — обязан был догадаться. Она еще в субботу вечером выглядела очень плохо. Помогала ему резать овощи, но то и дело останавливалась и смотрела на доску, словно у нее не было сил.

— Устала?

— Да нет… спала плохо.

— Хочешь лечь? Иди поспи немного.

— Нет, не надо… я в порядке.

— А не хочешь погулять немного? Пройдись вдоль берега. Воздух замечательный. И Йеспера возьми с собой.

— Нет… не думаю. — Она опять взяла нож и продолжала резать овощи медленными, неуверенными движениями.

Пер наблюдал за ней краем глаза и все время мысленно повторял: ничего, ничего страшного, все обойдется.

Он починил лестницу еще во вторник — и взял за привычку каждое утро смотреть, не произошло ли чего. Накануне тоже посмотрел — все в порядке. Камни лежали так, как он их положил. После праздника опять займется строительством. Надо довести лестницу до края скалы.

Лужи на дне каменоломни понемногу высыхали. Летом они с Йеспером могут играть там в футбол.

И с Ниллой, конечно.

Он обошел дом и остановился у сарайчика, где Эрнст хранил инструменты. Бендежка, вспомнил он словцо. Нет, это не бендежка. Просто двухметровый сарай. На серых, потрескавшихся от времени досках кое-где сохранились следы фалунской красной краски. Два крошечных пыльных окошка и черная просмоленная дверь.