Кровавый пир

Василий протолкался вперед и увидел скоморохов. На них были надеты безобразные хари с мочальными бородами. Они ломались и давали представление.

Все смотрели на них и тешились, хотя присутствие их и было недозволено. В силу указа Алексея Михайловича, скоморохов люто преследовали, маски их, гудки, сопели и прочее отнимали и жгли, а их плетьми били.

Но, с одной стороны, пьяный кабачный люд не мог обойтись без скомороха, с другой – скомороху тоже есть хотелось, и вот, по взаимному соглашению, они давали свои представления якобы тайно.

Вот один из скоморохов важно сел на пустой бочонок и сказал:

– Я воевода – всем невзгода! Сужу неправедно, деньгу берегу скаредно. Кого хошь плетью забью. Идите на суд ко мне!

Тут к нему подошел другой скоморох, неся в одной руке лукошко с битыми черепками, а в другой свернутый лист лопуха на манер челобитной, рядом с ним шел еще якобы челобитчик.

– Милостивец! – завыли они. – Не побрезгуй нашим добром. Рассуди неправедно!

– Кажите, что в лукошках, а тогда и суд будет! – сказал скоморох – воевода. В это время ему на плечи вскочил еще скоморох и начал тузить его, приговаривая:

– Ох, боярин! Ох, воевода! Любо тебе кочевряжиться, любо людей забижать, с нищего поминки брать! Повози-ка теперь нас, голытьбу, на своих плечах!

– Бей, колоти! В воду его! – закричали остальные скоморохи и бросились тузить мнимого воеводу.

– Го – го – го! – загоготала толпа. – Так его, толстопузого! В воду!

Василий понял смысл представления и только покачал головою. В это время скоморохи начали новое; они прутьями стали гонять из стороны в сторону толстяка с непомерной величины уродливым брюхом и кричали:

– Поглядите, добрые люди, как холопы из своих господ жир вытряхивают!

Толпа хохотала до слез, а потом скоморохи все заплясали и, хлопая в ладоши, стали выкрикивать: Ребятушки, праздник! Праздник! У батюшки праздник! Праздник! На матушке – Волге праздник! Сходися, голытьба, на праздник! Готовьтесь, бояре, на праздник!

Вдруг со стороны раздались крики: – Пристав идет!

Скоморохи вмиг подобрали свои хари, инструменты и скрылись.

В горницу действительно вошел пристав в зеленом кафтане со шнурами, с толстой палкою в сопровождении трех стрельцов.

– Что за действа? – закричал он на целовальника, который спокойно стоял у бочки. – Опять скоморохи были? Где воры? Лови их!

– Какие воры? Очнись! Приходили люди в царев кабак, честные люди, а ты – воры! – ответил спокойно целовальник.

– Воры-то по приказам сидят! – крикнул кто-то из толпы. Пристав обернулся. Толстое лицо его налилось кровью. Он застучал палкою и заорал:

– Кто крикнул? Схватить его!

– Кого схватить-то? – сказал равнодушно один из стрельцов.

– А тебе за скоморохов ужо будет! – погрозил пристав целовальнику. Тот передернул плечами.

– Мне за что? Скомороха не будет, народ из кабака уйдет, царской казне недобор будет!

– Знаешь, что в указе сказано?

– Это вам про то ведать. Мое дело водкой торговать…

– Верно, Ермилыч! – раздались одобрительные голоса.

Пристав грозно оглянулся и постучал палкою.

– Ужо вам, ослушники! – сказал он и вышел из кружала. Вслед ему раздался хохот.

Когда прошли шум и волнение, Василий оглянулся вокруг и, увидев дьячка, прямо подошел к нему.

– Грамотен? – спросил он. Дьячок поднял маленькие, красные, безбровые глазки, шмыгнул толстым сизым носом и ответил:

– Грамотен, государь – батюшка! За грамоту вся спина палками избита!

– Челобитную можешь воеводе написать?

Мокрые, синие губы дьячка расплылись в улыбку. Он вскочил с лавки, чувствуя заработок:

– Очень могу, милостивец!

– Он дошлый! – хлопая по плечу дьячка, сказал пьяный ярыжка. – Он так напишет… одна слеза. Вот! Так, Козел?.. Ха – ха!

– Так напиши мне! – сказал Василий.

– Мигом, батюшка, мигом! – засуетился дьячок. – Тут и напишем. Мигом! Ты закажи жбанчик вина, а то у меня иначе мысли путаются. Туман в голове, аки тьма египетская, а с вином просветление.

Говоря это, он очищал краешек стола, потом вынул из-за пазухи своего подрясника лист бумаги, отвязал от ременного кушака баночку чернил и огрызок гусиного пера и, заправив свою косичку, сел на лавку и крякнул.

Василий уже распорядился вином. Дьячок налил себе чарку, понюхал ее, зажмурился и быстро опрокинул в рот.

– Прояснилось! – сказал он, умильно улыбаясь. – Сказывай, в чем дело?

Василий рассказал. Дьяк завертел головою, выпил еще чарку, взял в рот баранку и начал быстро скрипеть пером.

Василий посмотрел на него и невольно улыбнулся, несмотря на свои тяжкие думы, так он был забавен за писанием. Ноги он вытянул и расставил, отчего из дырявых сапожищ его вылезли грязные пальцы; локти разложил по столу и на левую руку положил свою голову, причем рыжая бороденка его почти волочилась по бумаге, а косица круто торчала кверху.

Дьячок Савелий, прозванный Козлом за свою бороденку, уже десять лет промышлял в Саратове ремеслом присяжного грамотея. Для увеличения практики он ссорил мещан и посадских, писал челобитные и жалобщику и ответчику и часто за это в добавочную плату получал затрещины и потасовки; но это нисколько не обескураживало его и не роняло его практики.