Кровавое безумие Восточного фронта. Воспоминания пехотинца и артиллериста Вермахта

Dvr Hauuiyf.i mu drk IVnidcj, to scbnienlitb «г Jttr uns auch Ы, bv>agt и «nig. Wlr tlanden aucti scma tut Musk an! tnlM'lu'IdcUil wild die ll-tltc SchUchl leln, sii-gcn tvlrd del Innvrlul) SUtrMnv. Uj» Si ti rk> j.il liiiimuvd utib lag hu 'i.nj (utile; iuwiuiiutio, >t hrunt die 1 vindk».iblloti iniiuvi bitk'Hyvi wild.

Der Krieg ist kein Redienexempel. Kfugeleien Liber Ver-gctngenes schwachen die Kompfi'jaft. Nvr vorwcrtsgench tetei bedingungsloser Emsatzwille konn den Femd uberwmden,

liiitxtlschitk.sjk iiml M-brnvrzlitli, abm ntcb! lujfflplcnlitbddcnd. geht vt> uw das gauze

Valor land.

Nirhl vln A' nil aut Cbiim und tietun wkd die FeUting DeuUichlund wnflberwlndlli U mtuheii, мт* dura viozlg und altciu

Ut»* Jlitirt AdoU Hitler. Hluter Шш «(«ben W МЛЦопоп glSubigci und witsu tilossvBur Duuitcfter. )u tuinvl ll-uid lit |^1иь«» Yulb uuiiLierwindUch.

Aho: Ruhige Nerven, testes Vertrauen, gezielte I Schiisse und der Feind wird veriiichtet vverden.

: Nickel

Для остатков когда-то могучих немецких пехотных дивизии бои в Силезии стали последними. И попытка генерал-лейтенанта Никеля подбодрить личный состав вот такими листовками успеха не возымела. На память одну из них я сохранил в своей солдатской книжке

JL

ПГ

Потом вышло так, что нас заставили сдать вездеход, после чего нас сунули в какую-то вновь и наспех сформированную боевую группу в 50 — 60 человек, отставших от своих частей. Возглавил группу гауптман Шрайнер. Новая задача — оборонять усадьбу на главной дороге. Снова пошел снег, и вдобавок мороз крепчал. Между обороняемой нами нашей усадьбой и главной дорогой располагался небольшой, но довольно глубокий овражек. Мы с ужасом наблюдали, как метрах в 150 от нас проехала колонна русских танков и грузовиков. В вышеупомянутой усадьбе поляки дали нам хлеба и растопленного сала прямо с печки. Мы пили тепловатый жир прямо из горшка, организм нуждался в калориях — уж и не помню, когда нас по-настоящему кормили наши начпроды. Разведывательный бронеавтомобиль решил повернуть к нам и тотчас же был обстрелян русскими танками, стоявшими на расположенной выше дороге. Один офицер передал нам приказ сию же минуту отойти к какому-то там мосту, уже подготовленному к подрыву. При свете свечи мы на карте, сверяясь с компасом, установили точное направление. По заснеженным полям в сгущавшихся сумерках мы, пехотинцы, растянутой колонной стали продвигаться к намеченному месту. Слава богу, гауптман Шрайнер точно все указал на карте, и мы после продолжительного марша без труда обнаружили вышеупомянутый мост, где нас уже ожидали саперы. Вскоре этот мост взлетел в воздух.

В последующие дни передвигались мы исключительно на своих двоих, уставали как собаки, и ноги гудели от непрерывной ходьбы. Все кругом были заняты поисками транспорта, чтобы уйти от быстро настигавших русских и не оказаться у них в плену. Наконец в районе городка Фрауштадт¹³ мы добрались до границы рейха. Там отступавшие части собирали и формировали из них новые боевые группы. Я был прикреплен к боевой группе «Смерть

JL

1Г

c,_Klt5(<>rf

Так выглядела наша позиция в Зигерсдорфе (Силезия) в феврале 1945 года. У меня, связиста, в планшете всегда имелась наготове бумага и карандаш

танкам». Командовал ею гауптман Хюнфельд, который назначил меня связным при штабе. Боевая группа с таким многообещающим названием никакими транспортными средствами, равно как и тяжелым противотанковым оружием, не располагала, в ее распоряжении был лишь мотоцикл БМВ с коляской, использовавшийся для разведки. Как связной я частенько садился а коляску и, положив на колени автомат и фаустпатрон, отправлялся на так называемые особые задания, с которых вполне можно было и не вернуться. Однажды мы получили приказ провести дневную разведку, чтобы выяснить местонахождение передовых частей русских. Когда мы проезжали мимо наших позиций, товарищи пожелали нам ни пуха ни пера. Сначала мы, спеша, проехали по открытой местности, постоянно оглядываясь по сторонам. Потом миновали опустевшую деревню, так и не встретив ни одного человека; было необычно тихо, ставни наглухо заколочены. Потом снова одолели несколько километров открытой местности до следующего населенного пункта. А вот там мы буквально напоролись на танковую

колонну русских, которые незамедлительно открыли по нам огонь. Водитель мотоцикла в считаные секунды круто развернул наш БМВ, и мы, мечась из стороны в сторону, только благодаря мастерству водителя и надежному мотоциклу сумели унести ноги. После мы подробно доложили нашему командиру обо всем, описав местонахождение русских передовых танковых частей. Впрочем, нам так и так пришлось продолжить отход.

В большом имении мы обшарили все, даже сено. Наше внимание привлекла огромная куча соломы, и мы полюбопытствовали, что в ней решили от нас упрятать. Там под брезентом стоял маленький белый «фиат», спортивная модель, с красной кожаной обивкой сидений. Удивлению не было предела: в замке зажигания торчал ключ, а стрелка прибора свидетельствовала о том, что бак полон. Быстро вызвали гауптмана Хюнфельда. При виде этого маленького скоростного малолитражного автомобиля он пришел в истинный восторг. «Наконец-то у нас есть боевое транспортное средство! — воскликнул он. И тут же спросил у меня: — Нойенбуш, вы случаем не водите автомобиль?»

Я ответил, что кое-какой опыт имеется.

«В таком случае берите на себя управление транспортным средством боевой группы «Смерть танкам». Ситуация была довольно идиотской, и вместе с тем серьезнее некуда. Мой отец, правда, когда-то пытался научить меня водить машину, и мне не составило труда переквалифицироваться в шоферы.

Но настоящую практику вождения я получил в ходе дальнейшего отступления, нередко подогнем противника. От гауптмана Хюнфельда я однажды получил приказ срочно доставить в уже эвакуированную деревню двоих женщин — почтовых служащих с казенными деньгами. Ехать предстояло навстречу русским, так что мне было несколько не по себе. Без происшествий я добрался до маленькой деревни, там у въезда меня уже дожида-

JL

лись обе почтовые служащие с деньгами. Я тотчас развернулся, и обе женщины тут же сели ко мне в машину. Было настолько тесно, что я толком не мог переключать скорость. Я тотчас тронулся в путь. Но что это? Давлю, давлю на газ, а машина еле ползет. Что случилось? Оказалось, я в спешке позабыл снять ее с ручного тормоза. Русские, которые явно наблюдали за нами, открыли стрельбу. Когда неподалеку стали рваться противотанковые снаряды, обе женщины завопили от страха. Чуть в стороне, у придорожных деревьев, я разглядел темно-красную вспышку разрыва. Благодаря богу, мы все же добрались до поворота дороги и оказались вне досягаемости снарядов русских танков. И снова, в который уж раз, все обошлось благополучно. Я сказал себе: как всегда везет. Целый и невредимый я смог отправить обеих почтовых служащих с деньгами в батальонный командный пункт, откуда они направились в тыл. Впоследствии я сказал себе, что прежний водитель маленького «фиата» наверное, обрадовался бы, если бы знал, как пригодился его автомобиль.

То, что Красная Армия безудержно продвигалась в глубь рейха, не на шутку тревожило. Прежде всего мы думали о том, какие ужасы предстоит пережить нашим женам и любимым, остававшимся в Германии. Призыв Сталина к своим войскам был нам хорошо известен: берите себе любую немку-блондинку, она — ваш трофей. Как мы, несчастные солдаты-фронтовики, могли воспрепятствовать этому? Разве что сражаясь до последнего патрона. Поэтому и были вынуждены до конца исполнять свой солдатский долг, каким бы безвыходным ни казалось нам положение, в котором мы очутились.

К тому времени мы представляли собой малочисленную боевую группу, состоявшую из тех, кому не на кого и не на что было рассчитывать, кроме себя, включая и войсковое снабжение. Самому обеспечивать себя пропитанием было еще не худшим из зол — в покинутых

JL

“1Г

домах мы находили достаточно и мяса, и колбас. Ведь у местных жителей, покидавших эти дома, времени на сборы не было. Я тогда не расставался с финкой на случай рукопашной схватки, она вполне годилась и на то, чтобы нарезать хлеб или колбасу. Письма из дома уже давно не приходили, что лишь усугубляло наше беспокойство. Очень непростым было и положение тяжелораненых. К примеру, как поступить, если твой товарищ получал ранение в живот? Пожалуй, страшнее ничего и придумать нельзя. При ранении в область живота операционное вмешательство должно быть немедленным, самое большее несколько часов спустя после ранения, в противном случае человек обречен. Однако ни санитаров, ни транспортных средств не было. Тяжелораненые умирали в страшных муках, не хотелось даже и думать о том, что и тебе придется пережить подобное. Тогда мы снимали медальон с личным номером солдата и передавали его командиру. А тела погибших приходилось бросать непогребенными. Однажды мы обороняли одну покинутую жителями деревню, название ее, увы, не помню, как многое из этих драматичных недель боев при отступлении, в первую очередь, как звали моих друзей, офицеров и унтер-офицеров. Так вот, чтобы попасть в эту деревню, необходимо было перейти через реку шириной около 10 метров по мосту, который к тому же был и единственным путем отступления. Вскоре мы увидели, как многочисленные пехотные силы русских при поддержке танков приближаются к нашей позиции. При столь явном превосходстве противника не было смысла вступать с ним в бой — никаких тяжелых вооружений у нас не было. Гауптман Хюнфельд велел мне переправить наш маленький «фиат» через речку, а мой товарищ должен был следовать за мной на мотоцикле с коляской. По ту сторону реки мы собирались соединиться с группами наших пехотинцев. Я добрался до этого моста, а мой товарищ ехал позади меня. Неожиданно дежурившие у моста подали нам знак остановиться, но я не успел от-

JL “IГ

реагировать, и не сразу различил выложенные на узком мосту мины. Как быть? Я во что бы то ни стало должен был проехать мост. С великим трудом объехав мины, я все же миновал мост и стал подниматься по идущей вверх дороге. В тот же момент у меня за спиной прогрохотал взрыв, и мост взлетел на воздух. Вместе с моим товарищем, ехавшим на мотоцикле. По-видимому, он случайно задел колесом мину и погиб на месте. По рухнувшим в воду остаткам моста наши пехотные группы, хоть не без труда, но все же перебрались на другой берег реки.

В нашем маленьком белом спортивном «фиате» иссяк бензин; жаль, конечно, но больше у боевой группы «Смерть танкам» транспортных средств не оставалось. Пешочком мы одолели мост через Одер и на открытом участке местности увидели горевшие русские танки. Мост был в исправном состоянии, и мы перебрались на западный берег. Вода реки была усеяна льдинами, это было 31 января 1945 года, холодище стоял страшный. На западном берегу Одера нашей боевой группе придали подкрепление из отбившихся от своих частей бойцов и несколько транспортных средств; надо сказать, увеличившаяся группа представляла собой бардак, толпу. И мне было трудно разобраться, кто где находится и чем занят. У Глогау мы снова вернулись на восточный берег Одера. Вместе с другими войсковыми частями мы продвинулись вперед до Фрауштадта и создали там плацдарм протяженностью приблизительно 18 километров. Вместе с нами сражались пожилые мужчины из батальона ополчения, надо сказать, эти люди исключительно добросовестно исполняли нелегкий долг по защите Родины.

Почти все деревни были второпях покинуты жителями, им пришлось даже оставить домашнюю скотину. Из хлевов доносилось истошное мычание некормленых и недоеных коров. Во время внезапного артобстрела в конюшни племенного конезавода попали снаряды.

Охваченные паникой раненые и здоровые великолепные племенные рысаки устремились наружу. Один красивый как на картинке конь, черно-белой масти подбежал к нам, будто желая сказать: «Ну, помогите же мне, за что мне это все». До боли было жалко этих великолепных, благородных животных. Наш командир, человек, помешанный на лошадях, хотел было забрать этого великолепного жеребца, но нечего было и думать об этом — ни седла, ни уздечки не было. Как ни трагично, но раненых животных пришлось пристрелить.

Военные действия с судьбоносной неизбежностью продолжались. Нам было не удержать плацдарм на Одере до Фрауштадта — русские рвались отовсюду. И снова мы были вынуждены отходить и у Глогау возвратиться на западный берег Одера. Там нашу боевую группу «Смерть танкам», точнее, все, что от нее еще оставалось, усадили на грузовики, которые мигом доставили нас в Бунцлау¹ на реке Бобер; русские добирались уже и туда. После того как мы по мосту переправились через Бобер, нам было приказано стать в оборону неподалеку от продовольственного склада вермахта, причем без орудий, без танков. Огромный продовольственный склад стоял брошенным, и мы вместе с представителями гражданского населения совершили его обход. И были приятно удивлены обилием потрясающих вещей — шоколада для пилотов люфтваффе, шоколада с начинкой, печенья, бутылокликера и так далее. Мы набили карманы всем, чем только было можно; потом расколотили о стену несколько бутылок с коньяком и ликером, чтобы «Иванам» не достались. Нагруженные деликатесами, мы шли по дороге, и вдруг услышали хорошо знакомые залпы из танковых орудий русских. Выхода у нас не было: чтобы поскорее ускользнуть от наступавших нам на пятки русских, с нашими трофеями пришлось расстаться. Поскольку противотанковых орудий у

' Ныне г. Болеславец на р. Бобер.

JL.

~1Г

нас не было и в помине, оставалось лишь спасаться бегством по мосту через Бобер. У моста стояли несколько офицеров с пистолетами наготове и не пускали нас на мост, заставляя возвращаться в город и оборонять его. Сражаться с русскими танками при помощи карабинов. Но мы пропустили мимо ушей этот дурацкий приказ, и, спустившись к реке, захватили там лодки и таким образом спокойно переправились на другой берег Бобера. Бунцлау в тот же день был сдан, мост через Бобер взорван. Это произошло 11 февраля 1945 года.

Боевая группа «Смерть танкам» и остатки 6-й пехотной дивизии вновь собрались под командованием капитана Хюнфельда. Нас постоянно бросали в бой. Звучит почти невероятно, но нам на подмогу прислали даже гит-лерюгенд, то есть 14—16-летних мальчишек, это было в деревне под Зигерсдорфом. Им очень не хотелось, чтобы русские захватили их деревню, и эти ребята решили похвастаться тем, как здорово они здесь организовали оборону. Особую гордость у них вызывала 8,8-см зенитка, из которой уже успели обстрелять пару русских танков. Но никто этих желторотых всерьез не воспринимал. Ночью я получил приказ доставить в наше распоряжение их хваленое зенитное орудие. Мальчишки с явной неохотой приволокли на тросе орудие к батальонному командному пункту, где оно было передано нашему боевому расчету. Старая добрая 8,8-см универсальная зенитка с высокой скорострельностью очень пригодилась при стрельбе в горизонт для поражения танков неприятеля. Мы чувствовали себя куда спокойнее, зная, что у нас в тылу имеется столь эффективное орудие.

В общем и целом оборона рейха укреплялась, так что русским пришлось не на шутку сражаться за каждый метр немецкой территории. Днем мы стали свидетелями, пожалуй, одной из последних атак наших пикирующих бомбардировщиков под командованием полковника Руделя, самого знаменитого из пилотов Ю-87за всю Вторую мировую войну. В результате этой операции

JL

ИГ

было уничтожено значительное количество русских танков, сосредоточившихся в районе Зигерсдорфа. Прицельное бомбометание принесло результаты: мелкие бомбы попадали как раз на ту часть танков, где броня была тоньше. Машины сразу же загорались и выходили из строя. Нам были видны поднимавшиеся вверх столбы черного дыма. На оборону небольшой деревни под названием Зигерсдорф, ее железнодорожной станции и важного транспортного перекрестка бросили значительные силы. Из остатков полевой дивизии люфтваффе мы получили подкрепление и, кроме того, танковую поддержку частей 4-й танковой армии. Прибыла и рота танкеток чешского производства, новеньких, чуть ли не прямо из заводских цехов. В Зигерсдорфе борьба развернулась буквально за каждый дом.

Мне врезался в память случай на выезде из Зигерсдорфа, участок, который нам с несколькими бойцами из полевой дивизии люфтваффе было приказано защищать. Это была усаженная деревьями проселочная дорога, по обе стороны которой тянулись кюветы. Как и следовало ожидать, мы увидели, как к нам приближаются, пригнувшись, русские пехотинцы. Бойцы полевой дивизии люфтваффе уже собрались бежать, скорее всего, потому, что просто впервые видели русских солдат. Но, пригрозив им оружием, я сумел убедить их, что их спасет не бегство, а только глухая оборона. И после нескольких очередей из моего автомата ситуация изменилась кардинально — русские отошли как миленькие.

Командный пункт нашей боевой группы решено было разместить в доме общины. Там даже имелся полевой телефон для связи с артиллерией и штабом дивизии, находившейся в стадии формирования. Гауптман Хюн-фельд получил из штаба дивизии приказ с наступлением темноты отбить у русских железнодорожную станцию Зигерсдорф. При поддержке танкеток мы пошли в атаку. Мы с командиром, пригнувшись, следовали за головной машиной. Широкие гусеницы предоставляли защиту от

JL

1Г

огня вражеской пехоты. К тому же существует старая как мир истина — танки всегда отвлекают на себя огонь противника. Мы двигались в направлении станции, когда с позиций врага заговорили пулеметы. Мы были вынуждены ненадолго остановиться. Была договоренность с артиллеристами, что они в нужный момент откроют огонь по зданию станции. Но вопреки ожиданию все пошло наперекосяк: наша артиллерия била с явным недолетом, то есть ее снаряды попадали в ряды наших атакующих. «Нойенбуш, Давай налево, просигналь им белыми сигнальными ракетами, что мы здесь!» — таков был лаконичный приказ командира. Я, забежав в первый попавшийся двор, выстрелил несколько раз из ракетницы, но тщетно, в результате недолетов собственной же артиллерии наша атака захлебнулась, едва успев начаться. И тут еще один приказ: «Нойенбуш, сгоняй на КП и передай артиллеристам по телефону, чтобы пока не стреляли». Я домчался до здания общины. Там собрались жители деревни, преимущественно старики, и распевали под аккомпанемент фисгармонии, за которой сидел пастор, «Хвала тебе, великий боже». Мне это показалось диким — рядом идет бой, а они горланят. Полевой телефон стоял как раз на фисгармонии, я, к сожалению, вынужден был прервать их церковное пение — необходимо было дозвониться до артиллеристов, слава богу, связь с ними пока оставалась. Передав приказ гауптмана, я тут же помчался обратно к нашим атакующим доложить об исполнении. Мне необходимо было добежать до большого перекрестка в центре деревни и там повернуть направо к станции. Между тем важный узел-перекресток был уже занят сумевшими пробиться русскими пехотинцами, встретившими меня шквалом огня. Уже успело стемнеть, так что в меня они не попали. Я кое-как пробрался вдоль жилых домов к нашей танковой группе и доложил об исполнении. За время моего отсутствия обстановка резко ухудшилась — воспользовавшись численным превосходством, русские перешли

_IL

1Г

в наступление, так что необходимость отбить у них станцию Зигерсдорф сама собой отпала. Ко всему иному и прочему бойцы сообщили мне, что наш командир гауптман Хюнфельд получил серьезное ранение в бедро и потерял много крови, но его все же отправили в тыл, так что теперь война для него закончилась. Командование боевой группой взял на себя лейтенант, имени его я, к сожалению, не помню.

Вместе с танкетками мы отступили. Русская артиллерия вела по деревне огонь одиночными выстрелами, кое-где начались пожары. На важном перекрестке русские отчаянно сопротивлялись. В ходе ночного боя скрещение дорог снова удалось отбить у них. Дело в том, что немецкий пехотинец сумел превратиться в первоклассного солдата и превзойти русского в честном и открытом пехотном бою. Упорно обороняли и другие дома, благо фаустпатронов и пулеметов вполне хватало. В предполье, где атаки были отбиты, лежали несколько убитых русских, тоже героически сражавшихся за свое Отечество и отдавших за него жизнь.

Когда стало известно о прорыве передовых отрядов танковых частей русских вблизи Зигерсдорфа, единственным выходом для нас стало отступление из охваченной пожарами деревни, которую мы на протяжении нескольких дней упорно обороняли. Вскоре нам пришлось участвовать в обороне еще одной деревни, предприняв обычную попытку остановить продвижение Красной Армии карабинами и фаустпатронами. Безрассудный это был приказ, ведь война уже давно была проиграна. Мое состояние непрерывно ухудшалось, силы покидали меня. Шутка сказать, месяц не снимать с ног сапоги, круглые сутки стоять в охранении, почти все время на холоде, скудное питание — и так весь январь и февраль. Ноги болели так, что я едва ходил. Каждый шаг сопровождался приступом боли. Больше так продолжаться не могло. И я на свой страх и риск решился отправиться на поиски медпункта, попросив одного из

моих товарищей сообщить командиру батальона о времени и цели моего ухода.

Прихрамывая, я отправился в тыл. Буквально валясь с ног, я добрался до населенного пункта Хохкирх. Там меня остановили два полевых жандарма, мы называли их «цепными псами» из-за металлических блях на груди. Они сказали: «Ага, значит, еще одного дезертира сцапали. Давай-ка с нами». Меня привели в дом, где на первом этаже помещалась временная канцелярия. Там сидел пожилой гауптман. Оба жандарма кратко доложили ему обо мне и снова исчезли. Гауптман сразу разбушевался: «Да как вы смеете? Немедленно назад с оружием, это же дезертирство. Вы знаете, что за это вам полагается расстрел на месте?»

«Мне на это насрать», — ответил я ему. В конце концов герр гауптман, слегка успокоившись, стал меня расспрашивать, почему я покинул подразделение. Я рассказал ему о нескольких неделях боев и отступлении от самой Вислы в снег и морозы, и о донимавших меня сейчас невыносимых болях в ногах. Для наглядности я специально распахнул зимнюю куртку, чтобы он видел мои боевые награды. Гауптман вызвал кого-то из подчиненных и приказал ему разрезать мои сапоги. И тут оба увидели нагноившиеся раны, покрывавшие мои вонючие, грязные ноги в истлевших носках, что, честно говоря, и мне было в диковинку. Тут отношение ко мне разом переменилось, возможно, из-за наград, и гауптман полевой жандармерии вызвал санитарную машину. Это прозвучало для меня «Одой к радости». Кроме того, мне была выдана расписка о сданном оружии и боеприпасах. Я до сих пор храню ее.

«Принято полевым жандармом отделения Ф-1 следующее:

штурмовая (автоматическая) винтовка с двумя обоймами боеприпасов — одна.

ракетница — одна.

Зарядов белых ракет — четыре.

Зарядов зеленых ракет — три.

Зарядов звездных сигнальных ракет—два.

Подписано: Рапп, гауптман полевой жандарм отделения Ф-1 Хохкирх, 17 февраля 1945 года».

Можно ли считать, что я отделался легким испугом? Во всяком случае, именно так мне и показалось, когда подъехала санитарная машина, и меня буквально уложили на носилки. Ехали мы куда-то в сторону Дрездена. В Арндсдорфе я попал в военный госпиталь № 603, вспомогательное лечебное учреждение. Там я, грязный фронтовой солдат, помылся и побрился и спустя какое-то время получил свежее белье. Врачи поставили диагноз: легкое обморожение, осложненное нагноением обмороженных участков обеих ног. Мне прописали ежедневные глицериновые повязки и как минимум три дня постельного режима. После всего, что я пережил, представилась благоприятная возможность наконец нормально выспаться.

Мои ноги быстро шли на поправку, и скоро я уже вполне нормально ходил. Медсестра отделения явно благоволила ко мне и поручила помогать ей ухаживать за тяжелобольными. Повооду ощущалась острая нехватка персонала по уходу за ранеными. Я подносил тяжелобольным питье. В отдельных случаях врачи прописывали даже шампанское для поддержания жизненного тонуса. Чтобы хоть как-то оживить полумертвую психику фронтового солдата, в больничные отделения набирали симпатичных медсестер. Помню палату, где лежали танкисты, все сплошь с тяжелыми ожогами лица и рук. Лица были изуродованы до неузнаваемости, покрыты гнойной коркой, руки плотно перебинтованы. Устрашающий вид, надо сказать, даже для видавших виды фронтовиков. Боже мой, как же не повезло этим несчастным ребятам, просто им не хватило нескольких секунд, чтобы выбраться из горящего танка. Под руководством сестер я осторожно вводил им трубочки для питья в обожжен-

JL

-ir

ный рот, чтобы организм не страдал от обезвоживания. А кормили их тоже через трубочки сами медицинские сестры.

Операционная на первом этаже была оборудована довольно скромно, все-таки это был военный госпиталь. Над операционным столом была подвешена только одна лампа, света явно не хватало, и мне часто приходилось направлять ее свет на руки хирурга. Ежедневно поступали все новые раненые с близкого фронта. В операционной всегда кипела напряженная работа, врачи и сестры работали в постоянном стрессе. Ампутированные конечности обертывали в целлофан и выбрасывали из окна во двор, там их убирали. В коридорах, палатах и лечебных кабинетах постоянно стоял запах дезинфекции и гноя. На жаргоне солдат-ополченцев госпитальных медсестер называли «карболовые мышки». Однажды вечером небо в западной части Дрездена окрасилось в кроваво-красный цвет. Издалека слышались взрывы бомб и гул двигателей меняющих курс самолетов-бомбардировщиков. Мы, стоя на улице, в ужасе начинали осознавать, что незадолго до конца войны прекрасный Дрезден погиб под бомбами, что заживо сгорели десятки тысяч его жителей. Медсестра из нашего отделения однажды сказала, что освобождает меня от вспомогательных работ, поскольку мне пора на фронт. По госпиталям собирали всех, кто мог ходить, для срочной переброски на фронт.

Так 3 апреля 1945 года я получил приказ прибыть на аэродром Дрезден-Клоче, чему я очень удивился, в конце концов, я был обученный пехотинец. Ничего хорошего не ожидая, я на газогенераторном автобусе добрался до Клоче. Там все выглядело вполне мирно, в конце взлетно-посадочной полосы притулились несколько Ю-87, двухмоторных пикирующих бомбардировщиков. Перед зданием аэропорта группами стояли солдаты. Некоторое время спустя появился фельдфебель и скомандовал: «В три ряда становись!» Непонятно почему,

но я предпочел встать в конце ряда. Затем фельдфебель отсчитал четырнадцать человек, а оставшихся направил в канцелярию, среди них оказался и я. Совершенно неожиданно я встретил там товарища, которого помнил еще по призыву, он вручил мне новое предписание от 3 апреля 1945 года в запасную часть № 352730, дислоцированную в Оснабрюке. До меня все это как-то трудно доходило, я стоял и вертел в руках проездные документы на запад. Как я позже узнал, тех 14 человек, всех до одного ночью на парашютах выбросили где-то под Бреслау¹⁴ и большинство из них погибло в лучах прожектора под огнем русской зенитной батареи. Бреслау в то время был блокирован противником, и связь с ним поддерживалась только воздушным путем. Я и по сей день благодарен всевышнему, что он тогда повернул ход моей жизни в благоприятном направлении. Потому что попади я тогда на передовую и дальше сражаться с Красной Армией, то, вероятнее всего, давно был бы на том свете.

На трамвае я поехал на главный железнодорожный вокзал Дрездена. Город представлял собой ужасающую картину — Дрезден выжгли дотла. Несколько улиц были полностью перекрыты сложенными из кирпича стенами — не было возможности ни разобрать завалы, ни извлечь оставшихся под ними погибших. По прибытии на главный вокзал все та же полевая жандармерия никак не желала пропустить меня на перрон, мотивируя это тем, что, дескать, Оснабрюк уже в руках американцев. Я мгновенно усмотрел в этом шанс для себя, и, призвав на помощь все красноречие, все же сумел убедить их, и меня пропустили. Как всегда, опять повезло. Едва поезд отправился на Лейпциг, как вздохнул с облегчением. Но доехать я смог лишь до Ганновера: Оснабрюк и вправду заняли американцы.

В Ганновере я навестил знакомых своих родителей, попросив их передать им как можно скорее, что я уже не на Восточном фронте, а на западе Германии. Вдруг я ощутил, что жутко голоден. Но где раздобыть еды? В больнице по пути в местную комендатуру я попросил еды, и меня тут же накормили. Я сразу почувствовал себя лучше. Персонал снабдил меня в дорогу еще хлебом с маслом. Поблагодарив медсестер от всего сердца, я продолжил путь в комендатуру. Там меня сразу же зачислили в пехотную боевую группу, и мы пешим маршем отправились в Ганновер-Лангенхаген.

Не доходя до Лангенхагена, унтер-офицер распределил нас для обороны крестьянских подворий. Мы заняли оборонительные позиции прямо в сарае, где был сложен сельхозинвентарь. Перед нами раскинулось поле, оттуда и ожидалась атака американцев. Когда мы увидели, как американцы без опаски шагают по этому полю, один из пехотинцев постарше заявил: «Все, больше никого не убиваем». «Я того же мнения, — ответил я, — но все-таки пусть эти америкашки попляшут». Мы стали без разбору палить в воздух. Американцев словно ветром сдуло, так что первая атака была отбита без людских потерь. На этом и завершилось мое участие в боевых действиях на Западном фронте. С несколькими товарищами мы приняли решение без санкции сверху завершить эту окаянную, опостылевшую всем войну. Для начала пересидеть ее в подвале, где хранился картофель. К утру услышали шум двигателя, и никак не могли определить, что это было. Вскоре дверь подвала наверху распахнулась, и мы увидели наведенные на нас стволы карабинов американских солдат.

Глава 12

Американский плен, Франция, 15 апреля 1945 года —

11 марта 1946 года

15 апреля 1945 года я сдался в плен американским солдатам, это произошло в Ганновере-Лангенхагене. Американцы все у меня отобрали, даже мой серебряный знак отличия пехотинца-штурмовика. Мою солдатскую книжку я ради предосторожности скрыл в подошве сапога, она, таким образом, пережила и мое пленение, и даже сохранилась до сегодняшнего дня, она дорога мне как память о том времени, когда был военнопленным. Говорящий по-немецки американский солдат тщательно просмотрел все вещи. Портупею с вещевым мешком я тоже должен был сдать. Я его спросил: «Могу я забрать с собой бритвенный прибор?»

«Да, конечно, возьмите», — ответил он. Я нагнулся, чтобы вынуть бритвенный станок из вещмешка. И тут же получил от стоящего сзади американского солдата крепкий пинок в задницу, да так, что полетел вперед. Затем нас всех согнали в кучу и погрузили на открытый военный грузовик. При этом здоровенные негры-солдаты столько напихали нас в кузов, что мы едва дышали. Затем на страшной скорости мы покатили по автобану в направлении Билефельда. Тогда мы пережили, пожалуй, последний налет люфтваффе, это были первые, «мес-сершмитты» совершенно новой конструкции — реактивные истребители Ме-262. На кабине водителя была установлена зенитная пушка, и второй водитель стрелял прямо над нашими головами по скоростным новым реактивным истребителям, правда, не попав ни в один.

На стадионе Билефельда нас выгрузили, зарегистрировали, и два-три дня мы спали на голой земле. Приходилось прижиматься друг к другу, чтобы хоть немного согреться. По команде мы поворачивались на другую сторону. К счастью, в апреле 1945 года погода стояла теплая, так что никто не расхворался. Еда состояла из расфасованных в маленькие картонные коробки продуктов питания. Мы удивлялись, чего только там не было: печенье, мармелад, сыр, растворимый кофе в пакетиках, сигареты и жевательная резинка. Вода была заранее налита в оцинкованные ванны.

Затем последовала дальнейшая транспортировка. Длинной колонной под охраной мы прошли через Билефельд к вокзалу. За нами следили, как полагалось, поэтому нечего было и пытаться совершить побег. У платформы стоял длиннющий состав угольных вагонов без крыш. В них нас и загнали. В вагоне было столько народу, что мы вынуждены были ехать стоя. Поезд направлялся к отремонтированному американскими саперами железнодорожному мосту под Везеяем. Там нам пришлось некоторое время ждать, пока не сварят последние стальные балки. А потом наш поезд очень медленно миновал по этому мосту Рейн. Мы ехали дальше, куда-то в сторону Бельгии. Мы были без головных уборов, а угольная пыль проникала повсюду, въедаясь в кожу. Вид у нас был, конечно, как из страшной сказки: почерневшие, небритые.

На вокзале Намюр поезд остановился. Нам приказали выходить и маленькими группами погнали через привокзальную площадь к туалетам. Собравшиеся на вокзале люди выкрикивали в наш адрес ругательства, плевали на нас, из окон близлежащих домов вылетело несколько цветочных горшков. Конвоиры как могли защищали нас от нападок со стороны гражданского населения. Больше всего удручало, что мы не имели никакой возможности им ответить. Наш угольный состав шел в глубь Франции. По пути нам не раз пришлось убеждаться, какую ненависть питают к нам французы. Из идущих навстречу локомотивов лопатой кидали раскаленные угли в наши открытые вагоны. Но опаснее всего было проезжать мосты, собравшиеся возле них французы собирали в кучи камни и кидали их сверху в стоящих в тесноте пленных. Защититься было невозможно, в результате многие из наших получили ранения, иногда вполне серьезные. В Амьене поезд остановился, чтобы высадить раненых.

Поездка по Северной Франции продолжалась. На маленькой железнодорожной станции поезд остановился. Стоял прекрасный, теплый и безветренный весенний вечер. На платформе стояли несколько человек и беседовали. А потом в соседнем вагоне, это звучит почти невероятно, кто-то из пленных вдруг запел. Это был настоящий оперный голос, чистый, сильный, хорошо поставленный. Звучала песня о Волге. На платформе все сразу притихли и стали слушать чудесное пение. Мы были до глубины души растроганы песней; вскоре поезд, тронувшись с места, стал медленно набирать ход. Наш состав с военнопленными доехал до Больбека, расположенного неподалеку от Гавра. На перроне нас уже дожидались французские солдаты-голлисты, среди них было много чернокожих. Они очень грубо обращались с нами. Длинная колонна военнопленных тотчас двинулась в путь под усиленным конвоем солдат-марокканцев. Дорога вела в гору, и нас все время подгоняли. Силы мало-помалу иссякали, но конвоиры жестоко били прикладами тех, кто больше не мог идти быстро. Меня тоже весьма болезненно ткнули прикладом винтовки в спину. Повезло тем, кто шел в середине колонны, до них было просто не дотянуться. Причем наиболее жестоко обходились с теми из нас, кто постарше. Передо мной под ударами приклада марокканца свалился седовласый полковник. Оглянувшись, я увидел лежащих на земле избитых до полусмерти товарищей. На дороге стояли штатские, и, надо сказать, здорово бранили охранников за их жестокость в отношении беззащитных пленных. Пройдя километра два, мы оказались в лагере военнопленных Больбек, с колючей проволокой и наблюдательной вышкой. Охранники были все те же — голлисты. Лагерь этот пользовался дурной славой, тамошние условия были отвратительными. Спать приходилось в палатках на сырой земле или сидя на корточках, какой тут сон! На человека выдавали ежедневно только по две отваренные «в мундире» картофелины, и воду. На несколько тысяч военнопленных в лагере имелось единственное отхожее место под открытым небом, представлявшее собой глубокую яму, поверх нее деревянную балку для сидения.

Однажды мне приказали вычистить отхожее место, каждый пленный зачерпывал емкостью порцию зловонной массы, после чего нес ее к цистерне на грузовике, потом, вскарабкавшись наверх по железной лестнице, опрокидывал содержимое в цистерну. После этой «работы» я перемазался в экскрементах, и от меня несло так, что рядом стоять было нельзя. Разумеется, сменить одежду было негде. Эту работу мы прозвали «выкачкой меда».

Чувство голода день ото дня усиливалось, мы смутно подозревали, что нас просто хотят заморить голодом. Время от времени выдавали консервную банку, наполненную водянистым супом. Для промывки консервных банок были выставлены две большие бочки из-под бензина, доверху наполненные водой. На одной из бочек укрепили временный щите надписью: «только для больных туберкулезом».

У некоторых пленных имелись безопасные бритвы, которые одалживались всем желающим побриться.

После такой процедуры на нас какое-то время можно было смотреть. В отдельной «клетке» рядом с нами, как утверждалось, помещались солдаты частей СС, этих несчастных нам было искренне жаль из-за издевательств, которым они подвергались. Их раздевали догола и заставляли взбираться по проволочному ограждению, а потом спускаться вниз. И так по несколько раз. Наверняка многие из них погибли.

Нечеловеческие условия в лагере Больбек молниеносно улучшились с прибытием туда комиссии Красного Креста Швейцарии, потребовавшей незамедлительно принять меры по созданию хотя бы сносных условий пребывания. И, надо сказать, прибыла эта комиссия как раз вовремя, потому что мы уже были на грани истощения. Питание улучшилось, стали выдавать даже белый хлеб, да и суп стал погуще. Нам выдали и специальные опрыскиватели со средством против вшей.

Между тем уже несколько недель спустя война закончилась, и нас на грузовом транспорте доставили в портовый город Гавр на Атлантическом побережье, а именно в портовый лагерь 4-й армии США. И этот лагерь был обнесен колючей проволокой и оборудован наблюдательными вышками. Здесь было все же чуточку получше, по крайней мере, давали вдоволь еды. Выдали и свежее нижнее белье, и чистую американскую форменную одежду с надписью на спине PW («prisoner of war» — «военнопленный»). Здесь имелись даже бритвы и умывальные принадлежности (о чудо!), и полотенца. Как и вполне приличные душевые и туалеты. Настоящую русскую баню соорудили те, кому пришлось побывать в России. Все необходимые материалы были им выделены. В армейских палатках стояли деревянные койки с набитыми соломой мешками, это был портовый трудовой лагерь, и здесь с нами обращались более-менее по-человечески.

На работу мы отправлялись ежедневно группой, нас под конвоем вели в порт, иногда с песнями, горланили при этом все, что взбредет в голову, включая и «Победим Францию». Французам это было не по нраву, и петь нам запретили. По вечерам после возвращения в лагерь нас всегда обыскивали охранники, но, несмотря на это, иногда удавалось проносить всевозможные вкусности, поскольку мы переоборудовали наши жестяные миски, снабдив их двойным дном.

Я чаще всего попадал на погрузочно-разгрузочные работы. Мы разгружали с прибывших судов лес, который потрм укладывали в штабеля. Мешки с цементом грузились на грузовые машины. Тяжелой работой считался ремонт шин, огромные покрышки автомобилей-амфибий очень сложно было снимать с ободов. Позже я получил неплохую работу по снабжению лагеря, мы называли этот вид деятельности «торговый дом Якоба», потому что там имелось все, в чем мог нуждаться солдат-ополченец. Главным образом мы занимались погрузкой продовольствия на грузовики, доставлявшие его в дислоцированные внутри страны воинские части, а также разгружали прибывшие морским путем партии продовольствия, складывали его в штабели, как полагалось. Пользуясь бесконтрольностью со стороны охраны, мы кое-что утаскивали. В лагере мы соорудили даже свой собственный продсклад. Ананасы и сосиски уплетались вперемежку. Там можно было найти все, что угодно — шоколад, жевательную резинку, сигареты целыми блоками — словом, все, чего мы были лишены на протяжении многих лет. От такого количества вкусных вещей мы пребывали в состоянии эйфории.

Однажды нашу группу поймали с поличным. В качестве наказания за это нас отправили на малоприятную работу. На грузовых автомобилях-амфибиях мы выезжали из порта к вставшим на якорь огромным транс-

Карандаш и бумага - именно они давали мне возможность сохранить в памяти очень многое для грядущих поколений. Так выглядел портовый лагерь военнопленных в Гавре.1945 год

портным судам (кораблям «Либерти¹⁵»). Приходилось в сильную качку карабкаться по веревочной лестнице на борт корабля. Там матросы вручали нам кисти, емкости с краской и лампу-переноску с кабелем. Наша задача была такова: очистить поверхность от ржавчины и окрасить трубопроводы. Иногда приходилось орудовать кистью, лежа на спине. Перепачканных в масле, нас по вечерам забирали с работы. Члены команды корабля относились к нам дружелюбно и даже иногда угощали нас чаем с бутербродами.

Хорошо помню еще один вид работы. В порту стояло транспортное судно, с прибывшими на нем чернокожими женщинами, которые пожелали навестить своих солдат-мужей во Франции. Представьте себе: с корабельного трапа сходит целая толпа громко болтающих на своем языке негритянок. Ничего подобного нам ви-

Городской вид. Гавр. 1945 год

деть не приходилось. Потом нам поручили убрать каюты этих путешественниц, а заодно и корабль. Работы было невпроворот, и однажды я ощутил особенный, неприятный для меня запах. Надо сказать, мне потребовалось собрать в кулак всю свою выдержку, чтобы справиться с этой уборкой. Я от души надеялся, что она для меня не станет постоянной. Впрочем, в России было куда страшнее, чем здесь.

Наступил июнь 1945 года, и часть лагеря перебазировалась к аэродрому Гавра. Лагерь назывался «Camp Wing’s». Это был старый крестьянский дом с сараем прямо у края летного поля, обнесенный колючей металлической проволокой. В первый раз я попал в лагерь, рассчитанный всего на 150 человек. Коек еще не было, и все, кто держал в руках молоток, должны были сколотить для себя и своих товарищей временное подобие коек, двух- и (преимущественно) трехэтажных. Мой лагерный номер был «1 016 997».

По распоряжению американцев лагерем руководили немцы, и во главе нашего был поставлен бывший обер-

_IL_

_ir

лейтенант Арндт из Кёльна, архитектор по профессии. Было установлено кухонное оборудование, а также оборудованы душевые и комнаты для умывания. Все строительные материалы были подготовлены заранее. Ежедневно к концу работы или дежурства все пленные выстраивались на летном поле в каре рядом с американскими солдатами для торжественного спуска флага. В то время как американцы, жующие резинку, стояли в строю «вольно», мы вытягивались в струнку по старой прусской традиции. Спустя несколько дней комендант лагеря это мероприятие отменил.

Рабочая атмосфера в лагере «Camp Wing’s» была существенно привлекательнее, чем в портовом. Виды работ здесь присутствовали самые различные: мы трудились и на кухне, выполняли строительно-отделочные работы в лагере, грузили на побережье гравий, доставляемый на машинах, обслуживали взлетно-посадочную полосу, заправляли горючим небольшие самолеты. Бдя была хорошая, и ее хватало, а уж немецкий кухонный персонал, тот и вовсе обжирался. К завтраку выставлялись: большой чан с вареными яйцами, другой — с вкус-

Вид на побережье. Гавр. 1945 год

нейшим молочным супом, сколько угодно белого хлеба, сыра и так далее. И сколько угодно кофе со сгущенным молоком. А мы задумывались о доме: ведь там до сих пор хлеб по карточкам и нормы выдачи мизерные!

Интересно было наблюдать за взлетавшими и приземлявшимися самолетами. Однажды днем приземлился и вертолет конструкции «Юнкере», вместительная машина с двумя винтами, потом его отправили в Англию в качестве трофея. Можно было видеть почти все самолеты американской военной авиации: большой четырехмоторный бомбардировщик Б-17 «Летающая крепость», и «Тайфуны», и истребители-перехватчики «Лайтнинг». «Лайтнинги» представляли собой машины с двойным фюзеляжем. Прилетали и знаменитые DC-9, транспортные самолеты. Частным образом американские военнослужащие могли нанять себе и небольшие самолеты, например «Пайпер» или «Сессна», которых здесь было в достатке. Нас поражала здешняя свобода нравов — например, когда офицеры стояли в очереди вместе с простыми солдатами при раздаче пищи.

Как-то понадобился художник, я вызвался и получил занятную работу: рисовать плакаты для солдатского кинотеатра. Раз в два дня нужно было подготовить плакат к очередному фильму. Потом мне поручили изготовить эскиз для центральной площади «Camp Wing’s», где должна была расположиться лагерная церковь. Церковное здание предполагалось снабдить башенкой. Из строительных материалов в распоряжении имелись только доски и темно-зеленые полотнища брезента. Несколько эскизов у меня сохранилось — мне позволили взять их с собой. Я был безмерно счастлив получить работу по специальности. Деревянные конструкции разрабатывал сам комендант лагеря Арндт, по профессии архитектор.

Потом последовало поручение оформить апартаменты для офицера американской армии в городском квартале Гавра, где располагались виллы на Рю де ля Марэн. Это была красивая и довольно большая вилла с зимним садом и маленьким парком. Я, по сути, работал в статусе свободного человека, на джипе отправлялся в город, итак каждый деньвтечение трех недель. Пресловутая надпись на спине была еле заметной. Я изготовил эскиз небольшого танцевального зала и бара. На вилле уже жили молодые симпатичные француженки, которые пригласили меня обедать за общим столом. Потом мне показали спальню на первом этаже с типичной стеной и расписным потолком. Осмотрев все, я должен был приспособить свои идеи к довольно примитивным вкусам представителей командования американских оккупационных войск, как-никак именно выполнение заказов было моей профессией.

В культурном отношении в лагере для военнопленных царила полная свобода, здесь среди пленных находил-

В плену я научился использовать буквально все для рисования: на куске металлической ленты от картонной упаковки я гвоздем выцарапал проект здания дюссельдорфской оперы в стиле классицизма, пострадавшего во время войны. 1945 год

ся и известный художник-портретист, чье имя я, к сожалению, забыл. Он получил в свое распоряжение целую палатку и вообще все необходимое для работы. Среди американских офицеров стало чуть ли не традицией заказать у художника свой портрет перед возвращением домой. Однажды взглянув на работы этого художника, я убедился, что он настоящий живописец. Был среди нас и руководитель оркестра Штутгартского радио Хайнц Адриан, так что не составило труда организовать и оркестр. Музыканты нашлись быстро, что отсутствовало, так это инструменты. Специально выделенные группы рабочих в порту мало-помалу наворовали все необходимые для джаз-банда инструменты. Так, например, саксофон доставили в лагерь в разобранном виде в большом бидоне для молока прямо через ворота. До сих пор не могу понять, как сюда ухитрились приволочь ударную установку. Позже комендант лагеря пожертвовал старый рояль. И когда Хайнц Адриан в первый раз заиграл, слушать его сбежался весь аэродром.

Лагерная церковь в «Camp Wing’s». Американцы предоставили все необходимое для строительных работ - инструмент, пиломатериалы, брезент. Так выглядел исполненный мною проект алтарной части

Разумеется, возникла необходимость соорудить шатер для театральных постановок. Щедрые американцы с этим согласились. С несколькими дельными ремесленниками в портовый лагерь отрядили грузовик. Там нашлось все необходимое для сооружения шатра: деревянный брус, доски, гвозди и болты, а также брезент. По эскизу нашего коменданта лагеря обер-лейтенанта и бывшего архитектора Арндта была разработана деревянная дощатая конструкция. И вот однажды в погожий летний день перед лагерем в высокой траве приступили к изготовлению всех элементов конструкции. А потом наступил день монтажа. Обер-лейтенант Арндт, уже в роли старшего прораба, бросил на эти работы много народу. Тот, кто не боялся высоты, монтировал широкие стропила, причем без помощи крана, а это было весьма непросто. Натянутые на доски и приколоченные к ним гвоздями полотнища брезента должны были выдер-

Редко заключенному лагеря для военнопленных выпадает подобное: я выполнял эскизы внутренней отделки виллы в Гавре на Рю де ля Марен, б с небольшим танцзалом и баром

жать даже бурю, так как лагерь располагался непосредственно на крутом берегу Атлантического океана. Весь театральный шатер был рассчитан на 150 человек, и его установили всего за неделю. Американцы сильно удивились чуду, сотворенному немцами из простых досок, гвоздей с помощью пил и молотков. Один американский офицер выразил нам похвалу, с явной подковыркой добавив, что, на всякий случай, нам и спичек доверять не стоит — мол, возьмете, да и чего доброго соорудите из них атомную бомбу.

Первые концерты в новом театральном помещении сочетались с небольшими выступлениями в духе скетчей, инсценировкой которых ведал Шорх Майер, режиссер киностудии UFA. Шорх Майер взял меня в театральную группу, и для меня началась совершенно новая жизнь: работа над сценической речью, жестикуляцией и т.д. Я подумал, что для моей будущей профессии архитектора-ландшафтника некоторые навыки актерского мастерства отнюдь не повредят, и с радостью согласился. С оркестром Хайнца Адриана и театральной труппой мы выступали с концертами повсюду, где были расквартированы части американской армии в Гавре. Перед этим реквизит погружался на машины, и мы отправлялись в путь. Мы, работники театра, выступали в паузах между исполнением музыкальных произведений с небольшими юмористическими сценками, срывая бурные аплодисменты. Я впервые испытал странное чувство стоять на сцене и видеть, как тебе восторженно рукоплещут зрители.

Наступила осень 1945 года, и я до сих пор не получил ни одной весточки из дома. И вот 15 января 1946 года мне пришла первая «почтовая открытка для военнопленного» от моих родителей, целых два месяца добиралась она до меня. Выяснилось, что родители получили мое известие, переданное через их ганноверских знакомых, и меня это очень обрадовало. Постепенно жизнь в лагере для военнопленных замирала, ВВС США постепенно покидали аэродром, и поползли слухи о скором освобождении из плена. 2 марта 1946 года лагерь был распущен. Со всеми вещами, с упакованными в вещмешок сигаретами, мылом и всем остальным нас отпустили на свободу. Мы по железной дороге проехали северную Францию, добрались до британской оккупационной зоны в Вееце на нижнем Рейне. На этот раз нас везли уже не в открытых вагонах для перевозки угля, а на пассажирском поезде. Возвращаясь домой, я размышлял о том, что мне выпало пережить в плену. Мне хотелось забыть все случившееся со мной в начале и ходе минувшей войны, вычеркнуть из памяти травмирующие события. И, надо сказать, последующие месяцы стали для меня не только очень насыщенными, но и поучительными, в значительной мере они приблизили меня к моей нынешней профессии. Каким-то образом месяцы, проведенные в плену, прибавили мне зрелости, в России все произошло бы по-другому, при условии, если бы там я вообще выжил.

В Вееце ответственность за эшелон с военнопленными взяла на себя британская армия, и нас отправили в тамошний военный лагерь. Нам не светило ничего хорошего, когда мы построились в три ряда и поставили перед собой вещевые мешки. Начался интенсивный досмотр нашего багажа британскими солдатами под присмотром офицера, перед которым мы должны были стоять навытяжку, однако это требование мы с каменными лицами единодушно проигнорировали. В конце концов в Гавре нам были выданы документы об освобождении из плена, и мы были свободными людьми. Англичане отобрали у нас практически все, в первую очередь, сигареты, табак и мыло. «Бедняжки англичане» сумели урвать для себя у бывших пленных «трофейных» сигарет и прочих полезных вещей. Насколько мерзко, грязно это выглядело.

Но и эта последняя досада миновала. На армейских грузовиках бывшие военнопленные разъехались по родным городам. 11 марта 1946 года я выбрался из английского военного грузовика у главного вокзала Дюссельдорфа и таким образом спустя полтора года ступил на родную землю, почувствовав себя наконец на самом деле свободным человеком. На трамвае я доехал по превращенным в руины улицам мимо сгоревших домов в район Графенберг. Меня переполняло чувство радости от встречи с родителями. Лишения последних месяцев войны превратили мать в худенькую, суетливую и запуганную женщину. Она, всхлипывая, без конца повторяла: «Я тебя дождалась, дождалась». Мой отец был глубоко тронут и переполненный счастьем подал мне свою искалеченную правую руку. Отец сумел оправиться от полученных во время бомбардировки Дюссельдорфа в ноябре 1944 года ранений, но локоть и запястье правой руки до сих пор не сгибались. От моего брата все еще не было никаких известий, позже Красный Крест сообщит нам, что он пропал без вести в Чехии. Моя мать на протяжении всей жизни так и не могла смириться с этой потерей.

Несмотря на прошедшие нелегкие годы, несмотря на страшную нужду, в нас пробудилось чувство радости, интереса к жизни, и мы вместе с отцом усердно взялись за возрождение нашей прежней фирмы садовопаркового оформления.

Содержание

Алоис Цвайгер. ПЕРЕЖИВШИЙ БЕЗУМИЕ..............5

Хельмут Нойенбуш. ЮНОСТЬ НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ.........................................113

Алоис Цвайгер, Хельмут Нойенбуш КРОВАВОЕ БЕЗУМИЕ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА

Редактор Г. Пернавский Художественный редактор П. Волков Технический редактор В. Кулагина Компьютерная верстка Г. Ражикова Корректор Р. Гэдгильдиева

ООО «Яуза-пресс»

109439, г. Москва, Волгоградский пр-т, д. 120, корп. 2

Для корреспонденции:

127299, Москва, ул. Клары Цеткин, д. 18/5 Тел.: (495) 745-58-23

Подписано в печать с готовых диапозитивов 11.01.2009. Формат 84x108¹/₃₂- Гарнитура «Прагматика». Печать офсетная. Бумага тип. Уел. печ. л. 13,44.

Тираж 6000 экз. Заказ № 4932001

Отпечатано на ОАО “Нижполиграф”

603006, Нижний Новгород, ул. Варварская, 32.

Когда авторов этой книги отправили на Восточный фронт, они были абсолютно уверены в скорой победе Третьего Рейха. Убежденные нацисты, воспитанники Гитлерюгенда, они не сомневались в «военном гении фюрера» и собственном интеллектуальном превосходстве над «низшими расами». Они верили в выдающиеся умственные способности своих командиров, разумность и продуманность стратегии Вермахта...

Чудовищная реальность войны перевернула все их представления, разрушила все иллюзии и едва не свела с ума. Молодые солдаты с головой окунулись в кровавое Wahnsinn (безумие) Восточного фронта: бешеная ярость боев, сумасшедшая жестокость сослуживцев, больше похожая на буйное помешательство, истерическая храбрость и свойственная лишь душевнобольным нечувствительность к боли, одержимость навязчивым нацистским бредом, всеобщее помрачение ума... Посреди этой бойни, этой эпидемии фронтового бешенства чудом было не только выжить, но и сохранить душевное здоровье...

Авторам данной книги не довелось встретиться на передовой: один был пехотинцем, другой артиллеристом, одного война мотала от северо-западного фронта до Польши, другому пришлось пройти через Курскую дугу, ад под Черкассами и Минский котел, - объединяет их лишь одно: общее восприятие войны как кровавого безумия, в которое они оказались вовлечены по воле их бесноватого фюрера...

ISBN 978-5-9955-0040-7