Кровь и почва русской истории

Так или иначе, союзная идентификация русских сохранялась в почти неизменных масштабах вплоть до кончины самого Союза. В декабре 1990 г., то есть за год до распада Советского Союза, когда «парад суверенитетов» и межэтнические конфликты в стране приближались к своему апогею, от 70 до 80 % русских продолжали называть себя гражданами Советского Союза. Хотя число русских, открыто возражавших в то время против межэтнических браков или межэтнических контактов в профессиональной сфере, почти удвоилось в сравнении с 1970-ми гг., оно все же не превышало 15 %, что было очень немного на фоне агрессивного национализма нерусских народов. Даже в Москве, активно выступавшей на стороне демократической оппозиции и Б.Н.Ельцина, в ноябре 1990 г. лишь 25 % жителей поддерживали идею отделения РСФСР от СССР, в то время как 44 % оставались сторонниками союзного единства (остальные не определились) [198].

Казалось бы, отождествление русских с СССР служит надежным и нерушимым залогом его целостности и стабильности. Однако история опровергла эту уверенность. Мгновенное и почти бескровное обрушение одного из наиболее могущественных государств мировой истории не могло быть случайностью или следствием заговора, у него, конечно же, имелись фундаментальные причины. Главной из них послужила коммунистическая политика в отношении русского народа. В кратковременной и ситуативной перспективе укрепляя единство страны, в долговременном, стратегическом плане она создавала ситуацию ее критической уязвимости.

Имеются в виду не ошибки или «преступления» коммунистической власти - подобными ошибками и «преступлениями» полна любая национальная история и наша не так уж выделяется. Речь идет о том, что я метафорически назвал бы «имперским Танатосом» - роковой предопределенностью имперской политии. Советская политика, советский опыт представлявшие, в некотором роде, рефлексию на гибель старой империи, привели точно к тому же результату, причем историческая траектория СССР оказалась значительно короче исторического пути его предшественника. Как в анекдоте советской эпохи: главная вина Романовых в том, что за триста лет своего правления они не смогли запасти провизии на семьдесят лет советской власти.

Впрочем, природа русского Рока ничуть не мистическая, а рационально выводимая из генеральной формулы существования Российской империи и СССР. Их бытие и исторический успех в решающей мере зависели от понятой максимально широко силы русского народа. Ослабление этой силы естественным образом вело к уязвимости социальной системы и государства. К критическому рубежу своей силы русские подошли еще в старой империи, в СССР они перешли эту роковую грань, русская сила была решительно и бесповоротно подорвана коммунистической политикой.

К крушению страны привел не взрыв периферийных национализмов или экономические проблемы, не давление Запада и дряхление советской идеологии, не ошибки высшего руководства и предательство обменявшей власть на собственность коммунистической элиты и даже не совокупность этих факторов, а драматическое ослабление русской витальной силы - источника мощи и главного движителя Советского Союза. Рождение «великой и ужасной» континентальной империи было обусловлено русской силой, ее бесславный финал стал результатом превращения русской силы в слабость.

Этот процесс очень хорошо прослеживается по демографической динамике русского народа в советскую эпоху. Сокращение территории страны привело к повышению удельного веса русских в структуре ее численности: с 44 % в конце XIX в. их доля выросла до 53 % в 1926 г. и 58,4 % в 1939г., что несколько ослабило остроту дореволюционной проблемы превращения русских в относительное этническое меньшинство. Важным показателем русской силы было сохранение высокой рождаемости: к середине 1920-х гг. она восстановилась почти до уровня начала XX в., что вкупе со снижением смертности обеспечило повышение естественного прироста. Этот показатель превышал 20 (на 1000 человек) у русских и всех крупных народов европейской части страны. В СССР 20-х годов произошел первый демографический переход: снижение смертности при сохранении высокой рождаемости и высоком естественном приросте.