Кровь и почва русской истории

В сталинской интерпретации, величие, талант и первенство русского народа состояли в том, что он первым поднял «флаг Советов против всего мира», «первым вырвался из цепей капитализма, первым установил Советскую власть», «породил Ленина»[185]. Староимперские идентитеты и символы, отдельные элементы дореволюционной культуры, новое «старое» (великодержавное) прочтение отечественной истории и даже патронировавшееся государством православие включались в советскую идентичность, довольно органично вплетались в новую социальную и культурную ткань, не меняя при этом социальной сущности режима и даже укрепляя ее.

Несмотря на дифирамбы в честь «старшего брата», «талантливейшего русского народа» и пр., реальная политика коммунистической власти в отношении русского самосознания носила настороженно-агрессивный характер. Весьма примечательно, что так называемое «ленинградское дело» возникло в разгар культурно-идеологической кампании за «русское первенство». Обвиняемым – Н.А.Вознесенскому, А.А.Кузнецову, П.С.Попкову и др. - инкриминировались «враждебные и антипартийные» разговоры о политической, экономической и духовной дискриминации РСФСР. Даже если подлинную подоплеку этого дела составляла борьба за власть в высшем эшелоне коммунистического руководства, а вовсе не стремление повысить реальный статус РСФСР, сам выбор обвинения-предлога ясно давал понять советской элите, что впредь на эту тему нельзя даже думать, не то что вслух заикаться.

Ревизия и частичное отрицание сталинского наследства преемниками «красного цезаря» не затронули выработанной им амбивалентной линии в отношении русской этничности. Приветствовалось и принималось лишь то, что укрепляло коммунистический строй и советскую страну - обобщенно это можно назвать государственным патриотизмом, государственной (общесоюзной) идентичностью. Но собственно русские этнические интересы оставались под подозрением, хотя режим уже не мог вернуться к политике брутального подавления естественных национальных чувств «народа-победителя» и вынужден был нехотя делать шаги ему навстречу, создавая в России некоторые культурные и информационные институты, существовавшие в других республиках, легализуя историко-реставрационное движение и т.д. Политика власти в отношении пробивавшегося из-под глыб русского самосознания колебалась между желательностью его нейтрализации и неизбежностью признания и учета русских интересов.

Судя по воспоминаниям брежневской эпохи и некоторым опубликованным документальным свидетельствам, с конца 1970-х гг. возрождение русского самосознания рассматривалось КГБ (регулярно докладывавшим свои соображения высшему советскому руководству) как одна из серьезных внутренних угроз политической стабильности в СССР.

Важно понимать, что это явление не было, если подходить к нему научно, ни национализмом, ни оппозицией режиму, ни политическим движением. Не было претензий на политическую власть, манифестаций культурной исключительности, требования русского приоритета и идеи отказа от социализма. Называть подобное «русским национализмом», как, например, поступил автор огромной и методологически беспомощной книги Митрохин[186], можно только в состоянии крайней интеллектуальной нетребовательности, помноженной на политическую ангажированность.

А что же было? Массовое стремление этнических русских к социальной и национальной справедливости. С 60-х годов формировался массовый русский дискурс, в центре которого стояла проблема соотношения русских этнических и российских республиканских интересов, с одной стороны, и общесоюзных, государственных, с другой. Само по себе признание несовпадения русских и общегосударственных интересов было радикально новым явлением отечественной жизни. Однако предлагавшиеся варианты решения этого конфликта, как правило, не были ни националистическими, ни даже оппозиционными коммунизму. Русские «националисты» всего на всего добивались равноправия русских и России в рамках существующей советской системы, отказа от социальной дискриминации русских и институциональной дискриминации России.

Хотя собственно националистическая составляющая присутствовала, ее масштабы не выглядели сколько-нибудь угрожающими советскому строю. В аннотированном каталоге «58-10. Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской агитации и пропаганде» (М., 1999), содержащем краткие сведения примерно о 60 % всех заключенных, которые были осуждены за антисоветскую агитацию и пропаганду в период 1953-1991 гг., доля «русских националистов» составляет менее трех процентов (92 дела из трех с половиной тысяч)!

Проблему составляли не русские националисты, а русский народ per se.