Кровь и почва русской истории

Ощущение угрозы основам национального бытия, неуверенности в будущем, чувство потерянной удачи поразили русских в ситуации, которая, в общем, не давала оснований для тотального пессимизма и национального самоуничижения. Русские остаются становым хребтом страны в политическом, культурном, экономическом и военном отношениях; составляя 79 % населения России, они еще и обладают очевидным демографическим перевесом, чего не было в заключительных исторических фазисах Российской империи и Советского Союза.

Морально-психологический и экзистенциальный кризис мог быть преодолен посредством новых для России форм исторического творчества и самоутверждения. Очевидная логика подсказывала путь выхода из кризиса – строительство нации-государства. Оставляя в стороне интеллектуально увлекательную проблему возможности учреждения национального государства – детища модерна - в мире постмодерна, отмечу, что для России (как вообще для любой конституирующейся страны) не существует альтернативы государственному строительству. В теории именно государство и элиты служат источником новых смыслов и конструируют новые идентичности. Однако стратегия культурно и идеологически доминировавшей на протяжении большей части 1990-х гг. группы элиты минимизировала русскость и Россию. То была не антикризисная, а прокризисная - усугублявшая фрустрацию и морально-психологический упадок - политика.

В более широком смысле в России не получилось строительство эффективного и справедливого государства – не важно, нации-государства или нет – а просто минимально компетентного государства, исходящего из аксиологии общественного блага. По небезосновательному мнению ряда наблюдателей, именно провал государственного строительства или, в более мягкой формулировке, «сомнение в устойчивости социального порядка, недоверие к институциональной системе» развернули массовое сознание в сторону этнизации - простейшей формы защиты и психологической компенсации. «Наметившаяся пока лишь в качестве тенденции этнизация является ответом общества на негативный результат процесса строительства государства-нации. Не сформировав эффективных общенациональных субъектов, подчинив практическую политику корпоративным интересам, государство само провоцирует всплеск этничности как государственной квазиидеологии»[443]. В ситуации слабости государства и ассоциировавшейся с ним идентичности, этнизация, бывшая дотоле одной из гипотетических возможностей, стала вероятной.

Вероятное превратилось в неизбежное в контексте нового социального порядка, формирующегося в России нового социального качества. В России оформляется принципиально новый тип государства – корпорация-государство (либеральное или олигархическое государство), зеркальным отражением которого выступает неоварварское общество (подробнее эти концепты будут развернуты в главе «Контуры нового мира»). Вкупе корпорация-государство и неоварварварское общество образуют новый социальный строй. Для его социокультурного вектора характерен сброс наследия Просвещения, отказ от сложных и рафинированных социальных идентичностей в пользу простых, примордиальных. Идет биологизация общества, баланс между «кровью» и «почвой» меняется в пользу первой (что, впрочем, не означает элиминирования «почвы»).

Понимание сути исторического момента как генезиса нового социального качества дезавуирует привычное объяснение роста этнофобии и этнизации сознания кризисом модернизирующегося общества, реакцией традиционализма на интенсивную модернизацию[444]. Нет серьезных оснований говорить о проведении в посткоммунистической России модернизационной политики, ибо, как будет показано в последующих главах, страна втянута в воронку беспрецедентного антропологического и социокультурного регресса. Но в ходе этого регресса, сопровождающегося имитационным заимствованием ряда западных политических институтов и практик, частичным инкорпорированием некоторых западных экономических механизмов происходит спонтанное, естественноисторическое формирование неоварварского общества и нового социального строя – строя не постмодернистского и не варианта модерна, а его антитезы. В этом смысле этнофобия и этнизация сознания должны рассматриваться не как реакция традиционного общества на модернизацию, а как реакция модернизированного общества на де- и контрмодернизацию.