Кровь и почва русской истории

Оказывается, вопрос в том, кто к чему приспособлен. По данным результатов уникального в своей репрезентативности социологического исследования, менее других этнических групп к восприятию «рыночного мышления» были готовы русские, белорусы и коми. Зато лучше других были подготовлены жители Северного Кавказа, Закавказья и Средней Азии[414]. И понятно почему: коммунистические правители беспощадно подавляли малейшие элементы рынка и свободного предпринимательства в России – основе советской империи, но предпочитали не замечать оных на национальной периферии. Зато для русских нормальной социальной средой обитания является развитое индустриальное государство, а для иммигрантов – криминально-феодальная среда. Культурная дистанция и ценностный разрыв здесь налицо. Вот только это разрыв между двумя социальными мирами: ориентированным на социальным прогресс и деградационным, точнее, разрыв между прогрессивным прошлым и деградационным настоящим. Причем оба этих варианты этнически «привязаны»: один – к русской массе, другой – к мигрантам.

В «сухом», нередуцируемом остатке у нас снова оказываются биологические (расовые и этнические) различия. Культура и социальная инженерия способны ослабить их, в каком-то ограниченном смысле даже преодолеть, но не элиминировать. «Расой» и этничностью можно манипулировать, их невозможно создать. Другой вопрос, почему и в каких контекстах воспаляются этнические швы, в силу каких причин вчерашние «другие» превращаются в сегодняшних «чужих» и даже «врагов».

Обращение в поисках ответа на этот вопрос к «социальной гипотезе», объяснение динамики этнофобии социально-экономическим кризисом и грандиозными переменами последних пятнадцати лет столь же мало удовлетворительно, что «мигрантская» и «социокультурная» гипотезы. Безусловно, кризисная ситуация стимулировала этнофобию в России, однако социально-экономический кризис не был ее первопричиной и определяющим фактором динамики. В этом отношении выявлены лишь слабые корреляции, но не жесткие каузальные связи. «Данные исследований опровергают широко распространенное мнение о том, что ксенофобия связана по преимуществу с ухудшением материального положения, низким статусом либо конфликтом групповых интересов. […] Она не зависит от политических, идеологических, демографических обстоятельство. Возникновение, развитие либо смещение этнических фобий в этом плане – индикатор изменений всего (курсив мой. – В.С.) ценностного поля общественного сознания»[415].

Заключительная фраза процитированного пассажа служит методологическом ключом к пониманию социального состава отечественных носителей этнофобии. Она не привилегия какой-то социальной группы, а относительно равномерно распределена по всем слоям отечественного общества. Классический социологический портрет ксенофоба - пожилой и малообразованный житель малых и средних городов или села – относится к рубежу 1980-х и 1990-х годов. В настоящее время этнофобия радикально расширила свою базу, существенно помолодела и захватила элитные слои. «К концу 1990-х – началу 2000-х годов и сегодня наиболее интенсивно высказывают этническую неприязнь две разные в социальном плане группы: молодые люди с неопределенным социальным статусом и “бюрократия”, “образованные” (соответственно люди зрелого возраста)»[416].

В этом смысле российская этнофобия принципиально отличается от европейской. До сих пор утверждение о меньшей склонности молодежи к ксенофобии считалось аксиоматичным, находя свое подтверждение и в отечественном опыте: «На рубеже 1980-х – 1990-х… молодежь, как демографическая когорта, в целом была гораздо терпимее, чем любые другие возрастные группы… Но им на смену пришли совершенно другие молодые когорты, социализированные в другом социокультурном контексте и воспитанные другими людьми»[417]. Нынешняя молодежь в целом демонстрирует очень высокий уровень этнофобии, причем в лидерах этнического негативизма оказалась наиболее образованная ее часть – студенчество.

Примечательно, что среди понятий, вызывающих у населения России негативные коннотации, лидером оказалось понятие «нерусские». С рейтингом 33 % оно опередило «капитализм» (31,2 %), «революцию» (30 %), «коммунизм» (26,1 %) и «Запад» (24, 7 %)[418]. Можно уверенно утверждать, что за пятнадцать лет «демократических и рыночных» реформ этнофобия стала неотъемлемым и важным элементом бытовой и политической социализации.