Кровь эльфов

Сидевший за столом мужчина положил подбородок на сплетенные пальцы и внимательно взглянул на рыцаря. Рыцарь напрягся как струна.

– Чтобы все было ясно, – обратился к нему мужчина из-за стола. – Знай, оплошность, которую ты допустил в этом городе два года назад, тебе не прощена. Я предоставлю тебе еще один шанс. Ты получишь еще один приказ. От того, как ты его исполнишь, будет зависеть мое решение касательно твоей дальнейшей судьбы.

Лицо молодого рыцаря даже не дрогнуло, ни одно перышко не шелохнулось на крыльях, украшающих прижатый к бедру шлем.

– Я никогда никого не обманываю, не сулю несбыточных надежд, – продолжал мужчина. – Поэтому знай, в какой-то степени надеяться ты можешь только на то, что твоей шеи не коснется топор палача, да и то лишь в том случае, если на этот раз ты снова не совершишь ошибки. На полное помилование шансов у тебя мало. На то, что я забуду и прощу, – никаких.

Юный рыцарь в черных латах и на этот раз не дрогнул, но Коегоорн заметил, как сверкнули его глаза. «Не верит, – подумал он. – Не верит и заблуждается. Совершает огромную ошибку».

– Приказываю быть максимально внимательным, – продолжал мужчина. – Тебе тоже, Коегоорн. Приказы будут касаться и тебя. Те, что я сейчас отдам. Через минуту. Мне надо немного подумать над их содержанием и формой.

Маршал Мэнно Коегоорн, наместник провинции Цинтра и будущий главнокомандующий армией Доль Ангра, поднял голову, выпрямился, положил руку на головку меча. Точно такую же позу принял рыцарь в черных доспехах и шлеме с крыльями хищной птицы. Оба ждали. В тишине. Терпеливо. Как и надлежало ждать приказов, над содержанием и формой которых задумался император Нильфгаарда, Emhyr var Emreis, Deithwen Addan yn Carn aep Morvudd, Эмгыр вар Эмрейс, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов.

Цири проснулась.

Она лежала, вернее, полусидела, положив голову на несколько хорошо взбитых подушек. Компрессы на лбу были уже теплыми и лишь чуточку влажными. Она сбросила их, не в состоянии переносить неприятной тяжести и жжения. Дышала она с трудом. Горло пересохло, нос почти полностью забила запекшаяся кровь. Но эликсиры и заклинания подействовали – боль, которая несколько часов туманила взгляд и, казалось, разрывала череп, исчезла, отступила, осталась лишь тупая пульсация и давление в висках.

Цири осторожно потрогала нос.

«Ну и странный же был сон, – подумала она. – Первый сон за столько дней. Первый, в котором я не чувствовала страха. Первый, который касался не меня. Я была… наблюдателем. Видела все как бы с горы, с вышины… Так, словно была птицей… Ночной птицей…

Сон, в котором я видела Геральта.

В этом сне была ночь. И дождь, который покрывал рябью воду канала, шумел в гонтах крыш, стропилах сараев, блестел на досках помостов и мостиков, на палубах лодок и барж… И там был Геральт. Не один. С ним был мужчина в смешной шапочке с пером, обвисшим от влаги. И худощавая девушка в зеленом плаще с капюшоном… Все трое медленно и осторожно шли по мокрому помосту… А я видела их сверху. Так, словно была птицей. Ночной птицей…

Геральт остановился. Спросил: далеко еще? Нет, сказала худощавая девушка, стряхивая воду с зеленого плаща. Мы уже почти пришли… А где, черт побери, Филиппа? Ведь я только что ее видел, она летела вдоль канала… Ну и отвратная погодка… Пошли. Веди, Шани. А кстати, откуда ты знаешь этого знахаря?

Я иногда продаю ему лекарства, которые умыкаю из лаборатории. Что так смотришь? Отчим с трудом наскребает на мое учение… Бывает, деньги нужны… А знахарь, получив настоящие лекарства, лечит людей… Или хотя бы не травит их… Ну пошли же.

Странный сон, – подумала Цири. – Жаль, проснулась. Хотелось бы увидеть, что дальше… Узнать, что они там делают. Куда идут…»

Из соседней комнаты донеслись голоса, которые ее разбудили. Мать Нэннеке говорила быстро, она была явно возбуждена, зла и взбудоражена.

– Ты обманула мое доверие, – говорила она. – Не следовало этого позволять. Можно было догадаться, что твоя антипатия к ней приведет к несчастью. Я не должна была разрешать тебе. Ведь я тебя знаю. Ты бездушна, ты жестока, а ко всему прочему еще оказалась безответственной и неосторожной. Ты безжалостно терзаешь ребенка, принуждаешь к усилиям, которые она не в состоянии совершить. Ты бессердечна.

У тебя действительно нет сердца, Йеннифэр.

Цири прислушалась, чтобы уловить ответ чародейки, ее холодный, жесткий и звучный голос. Хотела услышать, как она отреагирует, как посмеется над жрицей, как высмеет ее чрезмерную заботливость. Как скажет то, что говорит обычно, – быть чародейкой не шуточки, занятие не для кисейных барышень, сделанных из фарфора, или праздничных яичек, выдутых из тонкого стекла. Но Йеннифэр ответила тихо. Так тихо, что девочка не только не поняла, но даже не расслышала слов.

«Усну, – подумала она, осторожно и нежно ощупывая нос, все еще болезненно чуткий, забитый засохшей кровью. – Вернусь в свой сон. Посмотрю, что делает Геральт там, в ночи, под дождем, у канала…»