Кронштадт

— Нет, я уже пил, не хочу. А пришел я не только поздравить с законным, значит, браком. — Балыкин сел, потер тяжелую челюсть. — Мне Анастасьев со слов супруги сказал, что у вас с жильем плохо.

— У нас нет жилья. В Надиной комнате жить нельзя, она разрушена. Здесь живет ее тетя…

— Так вот, хочу предложить: занимайте мою квартиру.

— Никола-ай Иваныч, — улыбается Козырев, — спасибо, конечно, но…

— Чего «но»? Хорошая комната, ну, немножко меньше этой. На Ленинской. Все равно она пустует, ты же знаешь, Андрей Константиныч.

Балыкинская квартира пустует с тех пор, как его жена с дочерьми уехали в эвакуацию. Уже полгода нет от них вестей. Правда, наступление под Сталинградом взбодрило Балыкина. И уж особенно воспрянул он духом, когда неделю назад, в конце декабря, сообщили о начавшемся наступлении наших войск в районе среднего течения Дона. Там уже больше двухсот населенных пунктов освободили, и хотя среди них не упоминалась Россошь, но были в сводке очень близкие к ней, соседние городки — Новая Калитва, Богучар, Кантемировка. Письмо за письмом слал Балыкин по всем известным ему в Россоши адресам. Со страхом и надеждой ждал ответа…

— Ну что, Надя, примем предложение?

— Неловко как-то, Андрей…

— Очень даже ловко, — решительно говорит Балыкин. — Вы извините, но я уже распорядился. Через час придут наши ребята, помогут вам вещи перетащить. Так что час вам дается на сборы.

Надя ахнула и засмеялась тихонько.

— Вот это я понимаю, — одобрительно глядит Козырев на своего замполита. — Вот задача, вот срок исполнения. Это дело! Спасибо, Николай Иваныч.

— Мебель там есть — кровать, стол, шкаф — ну, все, что КЭЧ выдает. Печка голландская. В подвале есть немного дров, на первые дни хватит, а там надо будет тебе, Андрей Константиныч…

— Понятно. Что ж, Надюша, давай собираться.

Козырев вытаскивает из шкафа постель.

— Только подушки, — командует Балыкин. — Матрац там есть.

Надя укладывает в чемодан свою немногочисленную одежду.

Потом уходит в чернышевскую комнату — взять постельное белье.

— Были сборы недолги, — говорит Козырев, стягивая ремнем узел с подушками и одеялом.

— А вот тебе главная новость, Андрей Константиныч. Утром сегодня Волков позвонил: наш тральщик преобразован в гвардейский.

— Гвардейский?! — Козырев резко выпрямился, изумленный.

— Поздравляю тебя, стало быть, по второму пункту, гвардии капитан-лейтенант.

— И тебя, гвардии старший политрук, — улыбается Козырев. — Или тебя уже преобразовали в капитан-лейтенанта?

— Скоро переаттестуют. А вот и третий пункт: подписан приказ о награждении. Тебе — орден Красного Знамени, мне тоже. Остальным офицерам — Красная Звезда. Кроме Слюсаря.

— Почему? Мы его представляли.

— Представляли. Но ты ж знаешь, Волков на него сильно рассвирепел. Медаль «За боевые заслуги» вышла Слюсарю.

— Поня-атно… Команда награждена?

— Боцману и Анастасьеву — ордена Красной Звезды, остальным — медали.

— Ну, Николай Иваныч, замечательные новости ты принес. Значит, мы теперь гвардия. Морская гвардия!

Балыкин смотрит в окно.

— Сколько на твоих? Десять ноль пять? Через полчасика придут ребята, до одиннадцати тридцати управимся с переездом, а в двенадцать ноль-ноль — обед на «Гюйсе». Прошу прибыть с супругой.

— Надя этого слова пугается. Тут, понимаешь ли, Николай Иваныч, не так просто. Не хочет Надя идти на корабль.

— Почему не хочет?

— А ты спроси у нее.

— Понимаю. Боится, что косо посмотрят. Зря боится. Теперь-то другое положение — законный брак.

— Вот в чем, значит, дело, — усмехается Козырев. — Прежде чем привести на корабль погибавшую от голода девушку и накормить ее, я должен был с ней расписаться.

— Ну что ж… Законное основание должно быть, — говорит Балыкин, но в его голосе нет былой уверенности.

Между тем Надя в чернышевской, своей бывшей комнате роется в ящиках комода. Тут холодина лютая. Пролом в стене зашит, верно, досками (Речкалов зашил-таки, успел, когда Надя лежала больная). Летучему снегу доски, верно, препятствуют. Но не морозу, проникающему сквозь все щели. А когда весной польют дожди, то и от них обшивка эта дощатая не спасет.