Кромешник

Может быть, ему бы стало полегче, узнай он, что и ржавые попали почти в аналогичное положение по отношению к нему. Все зоны юго-востока и выше были переполнены слухами о случившемся на двадцать шестом спецу. Времена Большой Рвакли, казалось бы, канувшей в седую вечность, возвращались во всем своём страшном величии. Триста псов, погибших в одночасье, – и в самом деле очень уж круто, а рассказы, идущие от этапа к этапу, от зоны к зоне, приумножали сей результат до тысяч. Все, кто хотя бы мимолётно видел легендарного Ларея – на этапе ли, в камере, сейчас или в прошлом – становились желанными рассказчиками. И любой жест его, любое слово и действие, задним числом позлащаемое недавними подвигами, наполнялось глубоким смыслом и значением. Лунь и раньше докладывал ржавым – как он выглядит, как держится и что излагает, но теперь он мог не обращать внимание на скепсис золотых авторитетов, ибо авторитет человека, бесстрашного и безупречного в своих понятиях, который приблизил его к себе и относился к нему, простому нетаку, с уважением – в его глазах и в глазах любого правильного сидельца весил теперь не меньше целой сходки ржавых. Бабилонский «Пентагон» давно уже почернел усилиями того же Ларея, и хотя подтверждённые урки все ещё туда не ходили дальше предвариловки, но нетакам был в «Пентагоне» полный зелёный свет и уважение, если по заслугам. И там помнили Ларея и чтили его первым в самых почётных тюремных святцах… Как ни цеплялись ржавые, как бы ни хмыкали, но придраться к словам и поступкам Ларея – не могли. Более того, жёсткость и непримиримая верность Ларея старинным «идеям», отныне широко известная в пределах царства-за-колючкой, на этом фоне превращала самих ржавых в вольнодумцев и неженок.

Лунь в сотый и тысячный раз сдержанно подтверждал: да, это его подушка, да, как тебя сейчас – вместе кушали… поначалу страшно, а… потом – тоже, только по-другому…

Как бы то ни было, но Луня, проверенного нетака по третьей ходке, возвели – приняли в «пробу» на очередном сходняке. Золотые рассчитывали таким образом сохранить влияние и удерживать молодых авторитетов в своей пробе, черпая через них свежую кровь и силу, столь необходимые в бесконечной битве под угрюмым тюремным солнцем. Да, если бы Гек знал об этом, то не удержался бы от улыбки: это отвечало его планам на будущее и хоть немного, но упрощало важнейшую из задач: найти точку опоры в существующей пробе, а не ковать новую. И то, что его персонально приговорили к мученической смерти на всех скуржавых сходках страны, – ни в какой степени его не колыхало: попадись он им – без приговора разорвут.

А тут грянул высочайший Указ от Господина Президента: долгожданная амнистия и кое-что ещё. Амнистия, стараниями Сабборга, почти восстановившего прежнюю степень Адмиральского благоволения, коснулась немногих – женщин-матерей, малолеток-первосрочников, мелких правонарушителей, погоревших лягавых всех мастей, военнослужащих… Профессиональный же уголовный мир не получил в этом смысле ничего. Сабборг хотел как лучше, по принципу: сел – досиживай, но забыл в служебном раже, что лишает своих «цепных» присных, служителей решётки, сильнейших рычагов влияния на сидельцев. На зонах, прежде вполне благополучных, где администрация поставила «на путь исправления» и под свой контроль всю неформальную знать, ЧП посыпались как горох: драки, побеги, голодовки – все то, что раньше было уделом чёрных урочьих зон. Однако было в указе и пресловутое «кое-что ещё», а именно: отмена локальных ограждений в жилых и промышленных зонах мест лишения свободы. До некоторой степени это ослабило напряжение для тех, кто сидел и не ждал милостей от великого праздника: дышать стало легче, и общаться, и держаться, и вообще…

Местные зонные власти всеми правдами и неправдами пытались сохранить сидельческий быт в прежних, уже невидимых границах, но дело было сделано – ветер не воротишь…

С полгода, не меньше, прошло со времени победы, пока на зону поднялся первый нетачий этап. Пусть и небольшой, в шесть рыл, но прецедент был создан: так ещё одна зона «официально» стала чёрной.

Гек по-прежнему жил в своём четвёртом бараке, но перенёс резиденцию в противоположный правый торец – а то привыкают люди к рутине, случайную близость к оазису принимают за положенную природой данность, ленятся, не поспевают за изменениями… Всем хочется поближе к трону держаться – началось массовое переселение и подспудная тусовка по принципу: кто выше – тот ближе. Наружная часть правого торца барака к тому же стояла прямо под лучами прожектора и хорошо просматривалась с вышек – мало ли кто затеет недоброе, ну, к примеру, захочет добраться до Ларея с помощью взрывчатки или подкопа… Так пусть «попки» на вышках и правильному делу послужат, охраняют то, что должны охранять.