Кромешник

Так подбадривал он и успокаивал Сторожа, потому что ничего больше взамен его вынужденного предательства предложить не мог. В случае недалёкого печального исхода для Гека абсолютно был неважен смысл ныне произносимых слов, но при благополучном раскладе появлялась пусть далёкая и зыбкая, но перспектива доверительного содружества двух разных, но объединённых общим прошлым людей, где более сильный и «крутой», тем не менее, с радостью примет помощь и поддержку другого, тоже не слабого человека. Сам же Гек чувствовал, что настал момент включать кнопку аварийного катапультирования: Малоун должен напрячь все свои и чужие силы, но без промедления вытаскивать его отсюда…

Была среда – помывочный день для их камер-блока. В каждом луче, на каждом этаже тюрьмы находилась душевая комната – каменный аппендикс со следами замурованных оконных проёмов, площадью около двадцати пяти квадратных метров. Мыться водили камерами, от четырех до десяти человек за раз. Кабинок не было, прямо из потолка торчали пять трубок с ситовыми рассекателями. Напор и температура воды регулировались кранами на стенах – по два на каждый сектор – с горячей и холодной водой. Редко бывало, чтобы все трубки одинаково хорошо работали, однако времени на помывку давали сорок пять минут, и этого хватало, чтобы смыть с себя, пусть ненадолго, грязь и тюремные ароматы.

Сидельцы неутомимо придумывали способы межкамерного сообщения и душевую своим вниманием оставить, конечно же, не могли. И надзиратели это хорошо понимали. Чтобы затруднить сидельцам посылку тюремной почты через душевые, для них придумали очередной ритуал: раздевались они в преддушевой, голые заходили в душевую, неся с собой лишь мыло (или шампунь) и мочалку, досмотренные надзирателем при входе. Ещё один надзиратель следил за порядком в душевой, и ещё двое-трое осуществляли тряпочный шмон – обыскивали одежду моющихся сидельцев. Но и надзиратели не шмонали сами вещи опущенных – в этом вопросе зонно-тюремные обычаи действовали и для них, хотя, если доводилось, сидели преступники из правоохранительных органов на особых, лягавских зонах и блок-камерах, если речь шла о крытке. От сумы да от тюрьмы не зарекайся – и предусмотрительные надзиралы как огня боялись на воле прослыть зашкваренными – теми, кто роется в «обиженных» шмотках. Для подобных обысков приглашали «сушеров», если они были в данной тюрьме, «пидоров», «твёрдо ставших на путь исправления», или просто женщин-надзирательниц, для которых проблемы социального осквернения от биоинополого сидельца не существовало.

В камере Гека опущенных не было, и их обыскивали простые надзиралы. В кармане у Сторожа нашли спрятанные кусочек графита и клочок бумажки. Ему тотчас отмерили пять суток, оповестив об этом в полуоткрытую дверь, но милостиво разрешили домыться. Для Сторожа с Геком это не было неожиданностью, попрощались они заранее, и оба знали, что в конце карцерного срока Сторож откажется подниматься в их камеру. Довесят ему за это карцер или не довесят – зависело от доброй воли дежурного офицера или старшего унтера, его заменяющего. Но после довеска, если он имел место, сидельца обычно переводили в другую камеру, что и требовалось.

Малоун на очередной встрече выглядел подавленным и очень встревоженным: из Департамента внутренней контрразведки прямо к нему в контору пришли какие-то типы с «корочками» и от лица Службы велели ему заткнуться и не предпринимать ничего, порочащего профессиональную честь следственных и судебных органов, по одному из дел, ведомых Малоуном, а именно по делу Стивена Ларея. На попытку возмутиться ему продемонстрировали спектр возможных последствий и механизмы их реализации. Самый простой, но не единственный, – исключение из коллегии адвокатов, а там ещё аннулирование заграничной мультивизы, расторжение контрактов с арендодателями жилья и офиса, и… много ещё разных неприятностей обещают.

– Из названных тобою неприятностей не все можно замазать деньгами. Так я понимаю? – решил помочь ему вопросом ѓекатор.

– Увы, увы, как ни стыдно мне признаться в этом. А мы ведь клятву профессиональную произносили – вслух, во всеуслышанье… Знаете, как студенты-медики произносят клятву Гиппократа…

– Врачей я тоже разных видел, – криво улыбнулся Гек. – Знаешь, Малоун, может быть, я напрасно грозился стать твоим клиентом надолго… Да не-ет, ты не то подумал. Просто здесь мне очень горячо стало, не поладил с местными маршалами. Я-то планировал с твоей помощью в нужный момент обрести юридическую невинность… Да помолчи, ей-богу, я тебя не ругаю. А у старого – не спрашивал совета?

– Спрашивал. Говорит – кисленько, надо подумать. Время нужно, чтобы поискать ходы.

– И денег, небось?

– Это я невольно, господин Ларей, не в насмешку улыбнулся, нет-нет. Господин Кац специально оговорился, мол, насчёт денег – скажи, не тот случай, кастовая солидарность задета, вот. Он предусмотрел ваши… э, ваш вопрос о деньгах.