«Крокодил»

— Все три из одной газеты, — определило следствие. — «Советская культура» от 25 июля 1984 года.

— Ну, виноватая, виноватая, — согласилась Лазутикова, всеми телодвижениями подчеркивая, что приведись еще раз — нипочем не использует она на затычки центральную газету, а применит газету не более как районную, а то и вовсе упаковочную бумагу.

— Да мы не про то, — раздосадовалось следствие. — Вчера, около 22.00, вы продали двоим мужчинам в двух бутылках из-под лимонада, укупоренных этими газетными купорками. свой самогон. Запомнили вы этих мужчин?

— Чего это я их запомню? — в голос закричала Лазу-тикова. — Чего они, песня, что ли, или швейная машина «Подольск»?

— Эти двое, что купили у вас самогон, — сказало усталое следствие Лазутиковой, — около полуночи сожгли в топке живого человека, кочегара Волошина. Вы запомнили двоих, кому ночью продали выпивку?

…Нашей милиции, нашей прокуратуре, нашим судам лихо, с завитушкой расписавшись об уголовной ответственности за ложные показания и никакой такой ответственности не опасаясь, с упоением врут по мелким, средним, а часто и крупным делам сотни тысяч людей.

— Да как же, гражданин, — томится следователь прокуратуры, — ведь хищение пяти контейнеров полупальто происходило при вас, как же вы, весовщик товарного двора, ничего не видели?

— А я, — бодро говорит весовщик, — в тот момент чихнул. Во время этого непроизвольного акта, всяк знает, глаза закрываются, а иногда аж прижмуриваются.

— Беда, — говорит следователь. — Контейнеры ведь полчаса грузили. Что же у вас случилось такое затяжное чиханье, вроде прыжка с парашютом.

— Особенность организма! — все больше приободряясь, врет очевидец. — Я, знаете ли, сызмальства сериями чихаю. Бывает, что до семидесяти раз. Вот и тогда, на товарном дворе…

Да, нашему следствию и судам, очертя голову и не боясь никакой ответственности, врут. Но не все еще, видимо, в облике призванных к ответу потеряно, и все же есть нравственный порог, за которым лживость рушится и дает место правде.

— Волошина? — посиневшими губами спросила Лазу-тикова. — Толика сожгли? Запомнила я этих двоих. Они в куртках спортивных из болоньи или навроде того, у одного строчка на куртке вот так, углом, лямочки белые внахлест. Одного фамилия Жаринов, Петька. Они здешние оба, шатковские.

Пропойца двадцати семи лет, ранее судимый, женат, двое детей, образование среднее, беспартийный, эпизодически плотник — Евтюхов Сергей Иванович 4 октября 1984 года на работу не вышел и выйти не мог, потому что утром третьего числа, и днем, и вечером, поскольку приближались праздники 7 ноября… Словом, ясно.

* * *

Пропойца, двадцати шести лет, несудимый, холост, образование среднее, давно и при всеобщем попустительстве нигде не работает — Жаринов Петр Николаевич к полудню 4 октября был так пьян, что тело его утратило способность сгибаться. Этот отрезок рода человеческого лежал на одной из центральных магистралей райцентра.

— Как свая! — сказал один милиционер из машины спецмедслужбы.

Удивительно не то, что уже к двадцати часам того же вечера вытрезвитель поставил смертельно пьяного Жаринова на ноги — здесь это умели. Удивительно, что к двадцати часам Жаринова, без всяких яких, отпустили с миром домой. А поскольку Жаринов уже давно был паразитом и бродягой, то и понятие дома давно отождествлял с любым подручным магазином или забегаловкой. Из вытрезвителя он прямиком пошел к местному ресторану. А здесь уже обивал пороги незнакомый Жаринову Евтюхов.

Как жуки или рыбы одной породы, среди миллионов других особей безошибочно определяющие только своих, Жаринов и Евтюхов тут же обнюхались, опознались, сроднились.

В шатковский ресторан пускают обычно без цилиндра, смокинга, штиблет и убедительного по толщине бумажника. Но, оглядев друг друга, двое признали, что и по шатковским понятиям в ресторан не вхожи никак.

— Имею на кармане сто семьдесят три копейки, — сказал Жаринов. — Добавляй, сколько там у тебя. Есть тут одна поганка, в любой час продает.

И они пошли к нам уже известной Лазутиковой. А потом встал вопрос: где пить? Время года и среднее образование ориентировали на питье в культурных условиях.

Они заглянули к местному жителю Журавлеву, там одолели одну бутылку. Бродяжная этика подсказывала, что надо распочинать вторую бутылку и ставить перед Журавлевым вопрос о ночлеге. Однако тепла и ночлега им хотелось меньшей ценой, чем разливание на троих.

И ушли Евтюхов с Жариновым. Сказал Евтюхов, что мантулил он раньше на железобетонном комбинате. Там котельная — лучше не придумать. В топках тысяча градусов, да ежели у тебя внутри сорок — ночлега лучшего не придумать. И наливать, делиться ни с кем не надо, поскольку тамошний кочегар Волошин не пьет.

И они вломились в котельную с веселой песней:

— Вы кочегары, а мы плотники! — И сразу приняли по полстакана.

Но обидел их кочегар Волошин. Плюнул в душу.

— Выметайтесь отсюда, — приказал он. — Ты, Евтюхов, сам стал подонком, да еще второго притащил.