Крокодил

Жаба курила, глубоко затягиваясь, подперев каблуком стену. Тонкая дамская сигарета в ее толстых с черными ногтями пальцах казалась невесомой и не способной воплощаться в те густые пучки дыма, которые Жаба выпускала изо рта в темный воздух. Тяжелым, как все ее тело, взглядом она следила за тем, как пучки расщепляются, уносятся вперед, и, кажется, была в себе, оторвавшись от городской оживленности привокзального вечера, пучком мыслей растворившись в темноте сознания.

Мимо прошел лысоватый щуплый мужчина лет пятидесяти. Окинул Жабу нерешительным взглядом. Глаза Жабы на миг вспыхнули, но мужчина не остановился, и Жаба снова углубилась в себя, затягиваясь глубоко и выдыхая густо.

Было слышно, как отъезжают и подъезжают автобусы. Она оторвала ногу от стены, потопталась по холодному асфальту и снова прислонилась спиной к вокзальной стене, которая никогда не остывала, согретая движением сотен пассажиров.

– Стоишь? – за угол заглянул молодой полицейский в синей куртке.

Жаба шумно вздохнула, и дымный пучок получился таким густым и непроницаемым, что казалось – его можно потрогать.

– Стою, – любезно ответила Жаба.

– А че тебе в машине не погреться? – спросил полицейский, подходя к ней.

– Мне не холодно, – буркнула Жаба.

– А мне холодно, – ответил он.

Отодрав каблук от стены, Жаба, сопя, пошла за полицейским. Белая патрульная машина стояла у остановки. Жаба открыла дверцу и села. Лицо ее набрякло.

– Подвинься, – сказал полицейский, протискиваясь в ту же дверь.

Жаба продвинулась. Съехала немного с сиденья вниз, растопырила ноги и равнодушно уставилась перед собой. Полицейский закинул ногу на ногу, обхватил руками колено. Он улыбался. У него было худое продолговатое лицо с высокими округленными скулами и впалыми щеками. Пшеничные волосы и ласковые голубые глаза.

– Ну что, Наталья, много сегодня заработала? – спросил он.

В его голосе звучали веселые перекаты, как будто он сдерживал смех. Жаба продолжала смотреть перед собой и делать вид, что полицейский обращается не к ней.

– Денег сколько заработала сегодня? – повторил он, и в голосе его уже было меньше веселья.

– Я только на точку встала, – повернулась к нему Жаба.

– Ну так ты и вчера на ней стояла! – с прежней веселостью сказал он. – Или брешут?

– Дим, ты че? – посерьезнела Жаба. – Я только тысячу пятьсот вчера заработала. Знаешь, какие уроды попались… Че они меня делать заставляли, козлы вонючие…

– Карма у тебя такая, Наталья, – хохотнул он.

– Че?

– Карма, говорю. Но не суть важно… Тысячу сюда давай, – без смеха сказал он.

Жаба полезла в карман, повозилась там и достала тысячу. Протянула ее полицейскому.

Когда он брал тысячу из рук Жабы, что-то незаметно переменилось в его лице, а из глаз ушла ласковость.

– Я тебе сколько говорил – учись, работай, – к нему вернулась веселость. – Живи, как люди все живут. Нет, неймется тебе, Наталья… Терпенье ты мое испытываешь… Добротой пользуешься… Вон смотри, как себя опять расковыряла, ай-ай… Видок товарный подпортила… Стань честной женщиной. Детей роди. Мужа заимей. Наталь, ну че? Будем жить честно?

– Че, можно идти? – Жаба взялась за ручку дверцы.

– Не спеши… – вкрадчиво сказал он. – Сначала прокатимся.

– Куда? – тонким голосом спросила Жаба.

– Да так… В пару кафешек заехать надо…

– Дим, ты че? – заныла Жаба. – Че, ты меня запалить хочешь, чтоб меня потом к нормальным людям никуда не пускали?

– Что за люди, Наталья? – спросил он.

Жаба насупилась.

– Повторяю вопрос – что за люди, Наталья? Говорим или едем кататься?

Жаба вздохнула.

– Короче, есть один. Притон у себя собирает, – сказала она, и глаза ее снова потяжелели, словно вся тяжесть тела в них ушла, а она сама сидела, с виду невесомая и полая, как воздушный шар. – Ваня, с Ботаники он. Адрес точный не знаю. Кажется, дом сорок два. Он еще, по-моему, геру толкает. Короче, у него варятся, а сам он, говорят, крокодилом не колется, только герой.

– Кто говорит?

– Да так… Слышала… – Жаба сверкнула глазами.

– Ладно, свободна, – он открыл дверцу и сначала вылез сам.

Жаба, помогая себе локтями, выскочила из машины, пошла, нажимая на каблуки, и прислонилась к стене, круглосуточно теплой.