Кризис в Зефре (ЛП)

Раймонд покачал головой вновь.

— Не знаю. Если бы у нас не урезали бюджет на информационные операции_[129], чтобы профинансировать новое оборудование, мы могли бы сейчас вывести на экраны людей, чтобы разоблачить эту подделку. Хотя я не уверен, что даже это сработает. Как против пропаганды выставишь правду, когда правда рядом с ней кажется нудной?

Уже начали поступать дипломатические протесты кое от кого из самозваных водяных баронов, сферы влияния которых граничили с внутренними районами Зефры. Бывшие государства в этой местности давно распались на то, что в ООН эвфемично звали «неорганизованной территорией» — но отсутствие центрального правительства не означало, что в этих местах не было доступа в интернет_[130] или, если уж на то пошло, не крутились деньги.

Раймонда подозвал кто-то из политиков-делегатов, и они присоединились к оживленной конференц-связи с коллегами из США и Европы. Ничем пока не обремененная Эбан сидела и наблюдала за драмой, разворачивающейся в городе, где она родилась.

Еще недавно она была бы счастлива никогда больше не слыхать имени Зефры. Ее воспоминания о прожаренных улицах и двориках за оградами стенок были не из приятных. Она видела голод, жажду водных войн и сражения за концессии на нефтяные скважины, и все это когда ей еще не исполнилось десяти. Пандемия СПИДа_[131] уничтожила целое поколение — по сути, весь средний класс, а экология континента разрушилась в результате массового вымирания_[132], подобного которому не было со времен гибели динозавров. До мозга костей африканка, Эбан никогда не видела ни льва, ни слона; передохли даже скорпионы Зефры, и никто не знал почему. Зефра была местом без надежды и без будущего, но с миллионами (в буквальном смысле) стучащихся в ее двери людей, ищущих убежища от своих, еще более тяжелых, жизненных ситуаций.

Хотя нет, пришлось ей признать, не совсем без надежды. Европейский Союз наконец-то одобрил новый статус ассоциированного члена и предлагает его ключевым государствам Африки. Вероятно, первыми ассоциированными членами станут Марокко и Алжир, средиземноморские страны, исторически связанные с Европой, — теперь, когда Турция показала всем, что исламские страны могут уживаться с древними государствами крестоносцев. Через Сахару прокладывались нефтепроводы, впервые погнавшие на Ближний и Средний Восток нефть с неожиданно богатых месторождений Западной Африки.

Трубопроводы принесли с собой работу и новое стратегическое значение в районы Африки к югу от Сахары. Там многое менялось, впервые за многие столетия. Но Эбан втайне считала, что для Зефры всего этого слишком мало, да и слишком поздно.

— Эбан Ишанги? — Она подняла глаза и увидела, что рядом с ней стоит военный в офицерской форме. Он протянул ей руку. — Мартин Хатчисон. Мне сказали, что вы наш эксперт по местным диалектам Зефры.

— Полагаю, что да, хотя прошло уже много лет…

— Хорошо. У нас на месте возникла проблема, и нам нужен переводчик.

Она позволила себе слабую улыбку, следуя за ним к одному из закрытых конференц-кабинетов со стеклянными стенами.

— Ваши программы перевода_[133] с этим не могут справиться?

— Слишком важный случай, чтобы полагаться на машины, — сказал Хатчисон. — Как бы то ни было, — неохотно добавил он, — этот конкретный диалект им не по зубам.

Они уселись, и он перевел видеоканал в кабинет. Казалось, словно изображение плавает в нескольких дюймах_[134] перед пустой офисной стеной, но верхний свет его все же глушил.

— Нельзя ли сделать потемнее? — спросила Эбан. Хатчисон кивнул и махнул рукой в потолок. Свет потускнел.

Теперь Эбан могла чуть лучше разглядеть изображение, но оно, прямо сказать, было не лучшего качества: зыбкое, зернистое и слишком контрастное. Постепенно она поняла, что темное пятно в центре квадрата — это лицо молодого человека, может быть, даже мальчика. Он ругался на исковерканном банту, которого Эбан не слышала уже много лет.

При звуках языка на Эбан нахлынули воспоминания — и приятных из них было мало.

— Что он говорит? — спросил Хатчисон.

— Вам лучше не знать, — покачала она головой.

— Вам знаком язык?

— О да. Он мне знаком. — Это был диалект трущоб Зефры, языковая смесь банту, французского и английского. Программы языкового перевода должны были бы справляться с этим, подумала она, но акцент был настолько резким, что даже английские слова почти не узнавались.

— Это видеопоток от сержанта Кэмпбелла, он командир патрульного отделения, прижатого в центре Зефры, — сказал Хатчисон. — Мы бы хотели, чтобы вы поговорили за него с этим парнишкой.

Она смерила офицера взглядом:

— Допрос.

Хатчисон помотал головой:

— Беседа. Программа распознавания мимики в НШД Кэмпбелла определит, когда он будет врать_[135]. Нам просто нужно понять, что он нам говорит.

Она нехотя кивнула. Нежелание шло не столько от того, что приходится допрашивать мальчишку: если это один из тех, кто взорвал станцию помощи, то на карте могут стоять человеческие жизни. Слышать снова акцент трущоб — вот что раздражало.